Врагу бы не пожелал этот мир.
Кашалоты гикают, и Тодор переводит мне:
– Они говорят – Малыш хочет играть.
И громадина действительно выпрямляется, со скоростью пружины, и бодает меня. Отлетаю, шлёпаюсь смачно и выключаюсь.
Вот и поиграли.
Но игры только начались, говорит мне обезьянка. Ей поддакивает клоун, и вместе они отплясывают джигу безумия. Прямо у меня перед носом.
Осознаю, что тоже пляшу, вернее, бегу. В колесе. Как хомяк. И судя потому, что меня со спины обдаёт смрадным и слюнявым дыханием, висит это колесо перед мордой землетвари.
Зубы клацают где-то возле уха вполне ощутимо.
– Беги! – доносится сбоку, Тодор поднимает палец вверх. – Ты вертишь цепь. А это заводит моего Малыша. Беги, придурок, если хочешь жить. Е-ху!
И почти буквально взлетает на спину землетвари.
Делать нечего – пускаюсь наутёк, в тщетной попытке удрать от себя. И, пожалуй, не придумать тому лучшей иллюстрации.
Землетварь загребает местную красную и прочную глину на манер экскаватора. За нами, поди, ров и преглубокий.
Но, судя по всему, никому до этого и дела нет. Кашалоты пылят с боков на разбитых вдрызг машинах. Радостные, как детсадовцы на прогулке.
И, главное, не пойми куда прёмся. Всюду, где глаз достаёт, красная пустыня. Кое-где комья перекати-поля, а может, какой-то местный зверь. Хрен их всех знает.
Но эти бесприютные и гонимые ветром шарики – авторские мысли. Вот так же мчатся по пространству сознания, но зацепившись за мозг, не став идей, уносятся прочь, исчезают в файлохранилищах памяти. Мысли – не скакуны, мысли – перекати-поле.
Землетварь начинает резко тормозить. Меня мотает в колесе. И клоун и обезьянкой, в обнимку, летят вниз. Ликую, наблюдая их падение и смерть.
И не сразу понимаю, что из рассеявшейся дымки, прямо на нас выпрыгивают трое: мальчикопёс, баба с сисярами надцатого размера и клешнёй вместо руки, четырёхглазая, а за её спиной маячит нечто, похожее на помесь Халка и Шрека.
– Спятили? – орут сверху, и Тодор сигает вниз. Но – приземляется плавно, будто парил по воздуху, а не несся с невероятной скоростью.
– Я им так же сказал, – зелёный выходит вперёд. Тодор немаленький, но этому – едва по плечо, и хлипковат. Мальчишка-щенок ныряет за обширные телеса бабы. А ШрекоХалк продолжает: – Но тут и вправду только ты можешь.
– Сонник растёт! – выдыхает растерянно-испуганно четырёхглазая.
Тодор сжимает и разжимает кулак: бесится.
– Как допустили?
– Это всё Юдифь, она говорила, что няшка. А я предлагал убить, – пищит мальчишка.
– Чего ж не убил? – как-то чересчур добродушно говорит Тодор. – Не мог девчонку на место поставить, а?
– Ты не знаешь её! – кричит малой. – Она хорошая. Она столько раз спасала меня! Я хотел, чтобы она улыбалась. А она так улыбалась ему!
– Бла-бла-бла и розовые сопли, – отплёвывается Тодор. – А пока мы тут трещим, сонник растёт. У кого из вас там туман мигопереноса? Давайте скорее.
Новые знакомцы переглядываются и разводят руками.
– Да что ж вы все такие тупые! Весь что ли потратили?
– У нас на один раз и было. И то, только до Красной плоскости, а там до твоего театра пешком бы шкандыбали.
Это четырёхглазая голос подала.
– Да вашу мать же ж! – комментирует их действия Тодор, притом, скорее устало, чем зло.
– И на землетвари дальше нельзя, всё Залесье взроет, – тычит баба в Малыша.
Тодор грустно смотрит на последнего, отвязывает колесо со мной, и говорит своей ручной зверюге:
– Заройся.
И тот зарывается. Буквально. Тогда Тодор вытягивает меня наружу. Дышу тяжко.
Трое пялятся на меня во все глаза:
– Правильный!
– Да, подфортило мне, – невесело отвечает Тодор и волочёт меня, как ветошь, к одной из машин: – Эй, Гибби, мотай отсюда, сам поведу. – И кивает мне: – Рядом садись.
А потом всем:
– Что стали? По колымагам! – хоть и еле хрипит, но тон командный.
Баба, мальчикопёс и ШеркоХалк слушаются тут же и с опаской лезут к кашалотам.
Машины рвут вперёд, взмётывая пыль. А я очухиваюсь, и до меня доходит полностью, кошусь на Тодора, что ведёт уверено и даже как-то небрежно:
– Ты правда будешь им помогать? Творить добро?
– Видишь ли, ушлёпок, тут такая печаль: если сонник вымахает раньше, чем мы приедем, пиздец накроет всех. А это и мой грёбанный мир. И я пока что хочу в нём жить…
***
…магические хреньки завораживают. То показывают, то вон голос идёт. Тоже такую хочу, но креплюсь пока и не говорю Филу.
Он и так потеет, да и сама парюсь, дед тоже на винтах. Голос из говорилки кричит на Фила:
–… оба местных канала трубят! – всхлипывает и замолкает.
Фил бледнеет, кидается к столу, клацает по кнопкам, машет нам, тычет в экран (о, это запомнила!).
Там движутся картинки и невидимка рассказывает: «Сегодня утром сотрудники городской администрации сообщили в правоохранительные органы о том, что прямо из своего кабинета в неизвестном направлении исчез первый заместитель главы муниципального образования Юрий Семёнович Смирнов»
Дед рядом аж присвистывает:
– Дурдом какой-то, на дворе двадцать первый век – а тут люди бесследно пропадают?
– Люди, Аристарх Кирьянович? Я не ослышался. Был кто-то ещё?
Фил супится, но смешной, а не грозный. Однако не смеюсь, жалею. Ведь это же отец Маши пропал – то есть, девушки его. Тяжко ему, поди?
– Да, – суетится дед, – мне с утра Олег Ветров звонил. Отец подруги твоей Маши, – указывает на меня. Мотаю головой: не Маша. Но они о своём. – Сказал, что после того, как из больницы вернулись, она ушла к себе. А он утром к ней зашёл, а никого нет. Только компьютер включен, на компьютере, говорит, какой-то баннер с красным зайцем и тапочки Иркины валяются. Искал везде. А сегодня вон отчаялся, мне позвонил, сказал: последняя надежда. Может, знаю что.
Строчит, в глаза не смотрит. Чует, как говорит баба Кора, кто сало-то съел. Я вот сала никогда не пробовала. Но видать оно вкусное, раз о нём в мудростях есть.
– Почему вы сразу не сказали? – видать, Фил таки злится. – Ведь я знал, что он дочку ищет. Но не думал, что прям так серьёзно всё. Ну мало ли, может Ирина куда уехала. Значения не придал… Да и Маша, – снова на меня башкой моть, – важнее была. Но вам следовало сообщить сразу!
Старик лишь руками разводит.
– Как видишь, Филушка, только теперь к слову пришлось. Склероз.
