– Значит, ещё и Ира пропала, – Фил трёт толстый подбородок. – Если эти два исчезновения как-то связаны, то нужно серьёзно беспокоиться?
– Едемте к Олегу Витальевичу, – предлагает дед. – Раз у него друг и дочь пропали, он в отчаянии сейчас небось.
– Это уж точно, в…
Но договорить не дают: влетают какие-то чёрные, замотанные, у них пушки в руках.
Шурхаю за старика, дрожу.
Дружок выходит вперед, скалится злобно, рычит.
Один из чёрных командует:
– Утихомирьте вашего пса, пока не пришил.
Старик подходит, треплет за ухом:
– Ну-ну, Дружок, фу. Свои.
Хотя какие они, нафиг, свои. Те бы не стали в морду дулом тыкать. А потом белый входит, длинный, тощий, что жердь. Зализанный весь. Прихибетный. Не люблю таких. Руки в брюки, форсит. Лыбу давит.
– Ну здрасьте в вашем доме, – кланяется, не вынимая рук из карманов. – Эдуарда Кармолова вспоминали, вот он я.
Ухмыляется. Так бы и съездила по похабной роже. Но держусь: кинусь, и Дружок за мной, и тогда его пришьют.
– Не волнуйтесь, Аристарх Кирьянович, и вы, Филипп, мы только заберём эту юную особу, – подмигивает мне, тру глаза: дайте развидеть! – А ты реально хороша! Все мои заслоны прошла. Друзей завела. Молодец! Такой и представлял.
– Не, – щурюсь, – твою рожу я бы точно запомнила. Так что не виделись, не свисти.
– Наблюдал за тобой из-за книги. «Битва за розу», слыхала про такую.
Оглядываюсь, все застыли: Фил судорожно глотает и жмёт кулаки, дед бледен, эти, с пушками, вообще как истуканы. Даже пёс замер у ног, голову на лапы и ворчит тихо. Недовольный ещё.
Но по сути мы одни с прилизанным.
– Мне говорили про эту книгу. Я оттуда.
– Так и есть, поэтому ты должна пойти с нами, детка. И лучше сама, тогда они все, – он обводит рукой комнату, – выживут. Идём, хочу показать тебе, что битва за розу уже началась.
Достаёт руку из кармана, тянет мне, тонкая у него рука, почти с мою.
– Прости, Фил, – говорю. – Не волнуйся. Машу тебе скоро верну, вот зуб.
Он выдавливает лыбу, но потлив и напуган.
– И вы простите, дедушка, – кланяюсь. Баба Кора учила, что старшим кланяться следует, тогда они добреют. Дед смахивает слезу. – Манны потолочной, – показываю палец вверх, – лучше нет.
Наклоняюсь к Дружку, обнимаю морду:
– Ты жди, ещё приду, будем бегать.
Он, умница, смотрит так, будто обещание проглотил и поверил. А я отворачиваюсь, шмыгаю.
Встаю быстро, аж кидает вбок, иду к тощему, беру руку.
Битва моя.
И роза моя тоже.
Нельзя втаскивать других.
Уходим за руку с белым. И чёрные за нами.
Фил, дурында, орёт вслед:
– Мы придём за тобой, Маша, обязательно придём!
За ней – да, не за мной.
А Дружок скулит совсем по-тотошкински, но я знаю: верит, что вернусь.
Обещала ведь…
Глава 8. Не утонуть!
…тянет на дно.
И уже вместо радости – страх, паника. Барахтаюсь, рвусь вверх. Но сила там, внизу, побеждает: когтистые лапы хватают за щиколотки, водоросли оплетают горло. Задыхаюсь, бьюсь… и распахиваю глаза.
Надо мной скалится зверь. Не следа миловидности. Глаза – красные, злющие, зубы – иглы и длинные. Шерсть вся дыбом. Лапами упирается в плечи, давит в пол.
А комната – и впрямь под водой: по стенам и потолку – разводы зелени. Будто всё ещё смотрю сквозь толщу воды. Призрачное зеленоватое свечение – прямо перед лицом. Словно окунаюсь в него.
Мой кулон, соображаю. Поднимаю руку, чтобы проверить. Но стоит только двинуться – зверь щерится. Его рык расходится волнами леденящего ужаса по телу. Лишает воли и движений.
Лежу куклой, боюсь моргнуть.
Острая морда опускается к горлу, зубы-иглы кусают кристалл. И он… кричит. Крик глушит меня, пронзает острой, яркой болью, подбрасывает над ковром. Переворачиваюсь в воздухе, шлёпаюсь на четвереньки. Теперь нос к носу со зверем. Он дыбит шерсть на загривке. Роли сменились: ему страшно. Чую страх, пью страх, наполняюсь страхом до краёв. А потом – он выплёскивается из меня.
Криком:
– Убирайся!
И зверя буквально сметает. Волной зеленого света, льющегося у меня изо рта. Ещё долго, поблёскивая, оседают ворсинки розоватой шерсти.
Меня откидывает навзничь, бьюсь в конвульсиях. Кто-то выдрал мне горло. Не могу дышать. И говорить. Лишь глаза лезут из орбит в немом призыве: на помощь!
Уж не знаю, как госпожа Веллингтон слышит меня, но прибегает, садится рядом. Подползаю, кладу голову ей на колени, сворачиваюсь клубком. Гладит по волосам, шепчет:
– Тихо-тихо, девочка, это – отдача.
– Потому убила?
– Да, до тех пор, пока сильфида не утратит человечность окончательно, она чувствует каждую смерть.
– Это – сила сильфиды?
– Она. А к вам до этого заглядывал розовый зверёк?
– Угу, – говорю, голос ещё хриплый, сорванный в крике, – милый такой. Пил какао из кружки.
– Хорошо, что ему нужно было зерно. Оно испугалось и разбудило вас. Эти звери, сонники, очень опасны. Они усыпляют человека и потом – питаются его снами, пожирая всё: воспоминания, эмоции и саму душу. Поэтому сонников нужно убивать. Правильно, что вы убили.
– Нет, убивать – больно. Не хочу больше.
– Увы, – вздыхает наставница, – вы родились, чтобы убивать.
– Всё не так. До рождения мы лишь одинаковые клубничные зайцы. Только смотрим, но у нас нет рта. Но, когда рождаемся, обретаем рот и голос. Право говорить и возможность выбирать. Я убила один раз, мне не понравилось. Второй раз точно не буду. Потому что человек, а не бездумная пушка!
Выдала тираду – полегчало. Привстаю, заглядываю в непроницаемое длинноносое лицо наставницы.
– И мне нужна информация о сильфидах. Вся, какая есть. Хочу знать, во что превращаюсь.
Та лишь разводит руками:
– Что я знала, уже сказала вам. Больше, пожалуй, не скажет никто. После того, как всех сильфид дезактивировали, всё, что люди знали о них, было изъято из архивов, библиотек и даже голов и помещено в спецхраны Эскориала. Уровня доступа даже у вашего инспектора не хватит, чтобы проникнуть туда.
– А у вас откуда такая осведомлённость?
– Мой отец, лорд Веллингтон, был главой спецхрана. Рассказывал кое-что. Очень немногое, поверьте. Он – отличный служитель Её Величества. Не из болтливых.
– Но Бэзил говорил, что его учили управлять сильфидой, значит, он знает обо мне намного больше.
