Он сажает меня на старый стол, и тот ходит ходуном, грозя в любой момент развалиться под нами.
– Моё наваждение… моё наслаждение… мой грех…
Слова, перепутанные с безумием ласк, с треском ткани, с дробью отлетающих пуговиц, с моими стонами…
Лилия зацветает опять, горит ярче прежнего, звенит тонко, будто смеются феи.
И мне кажется, я снова крылата.
…мои пальцы в его волосах, его пальцы на моих бёдрах. Губы – горячие, требовательные, – скользят по шее вниз, к ключице… Будто обжигают, оставляют следы.
О да, ты ведь слышишь. Ты ведь знаешь. Только ты. Твоя… Для тебя…
Я спасу этот мир.
Буду послушной, буду твоим оружием.
Направляй меня…
Научи меня…
Люби меня…
Но в правила игры, того, кто расставил нас на шахматной доске, наша любовь не входит.
Мы не успеваем слиться в одно, рухнуть в сладкую бездну. Нас останавливают аплодисменты и смех.
– Бэзил! Не узнаю? Такой пыл! Куда девался правильный поборник догм?!
Я, замерев сначала, тяну шею, выглядываю из-за плеча любимого, и улетаю одна.
Потому что Бэзил двоится.
Техническая остановка один
(Исповедь ангела)
…не заладилось с самых ползунков, бля**
Мать может быть и смирилась бы и приняла – мать всё-таки. Хотя ей, канеш, графской дочке, нах не нужен был ублюдок от нищего железнодорожника. Хотя когда ложилась под батю – не думала. Девки вообще в такие минуты не думают, но ответственность потом на мужиков. Козлина такой-сякой, воспользовался неопытностью! А чё ж позволила, дура?
Ладно, проехали. Кароч, мать бы привыкла, но дед! Тот взвился. Мало что бастард, так ещё и с меткой этой.
И начали потихоньку гнобить. С малых лет. Держали на кухне, со слугами. Вечно тыкали, указывали место.
Но всё равно родных любил – и мать-предательницу и деда-сноба. Дед иногда даже звал к себе поговорить.
В его кабинете – замирал, смотрел, как на бога, каждое слово ловил. Иногда отвечал, если тот спрашивал. И чуть не до потолка сигать начинал, когда дед гладил по голове и называл смышлёным.
Однажды дед сказал, что есть специальная школа. Не просто школа – целая организация, S.A.L.I.G.I.A., где много таких же, с лилией на ладони. Их что там учат летать и драться.
– Летать?! – не поверил даже – И я смогу?
– Конечно, – убедил дед. – Хочешь посмотреть эту школу?
Ещё бы! Так хотел! Вокруг будет полно мальчишек-сверстников и с метками. Это клёво же!
А то вон даже дети слуг врассыпную, как увидят.
Было и другое – ехать с дедом в столицу! Об этом раньше даже и не мечтал.
Мама сама собрала в школу. У мамы – уже другая семья была, её спешно замуж выдали, но деток больше не было, вот она и тянулась к бастарду.
Тогда – даже носом хлюпала. Воротничок белый поправляла, своим мальчиком звала.
Тоже обнимал и в колени тыкался. Мол, что реветь – школа же. Это весело!
Выехали в ночь, всю дорогу проспал, к месту прибыли на заре.
Однако, когда подъехали, здание не понравилось. Оно было хмурым, если так можно сказать о здании. В таких – хоронят счастье. И следом за дедом шёл уже не так уверенно.
Здесь не было шума. Совсем. Тишина до звона в ушах.
Камеры, в которых прозябали какие-то несчастные.
Потянул деда за полу сюртука, кивнул на заключённых:
– Кто это?
– Грешники, – сказал дед. – Своей участи ждут. Худшие из людей.
Хотя крайний – оказался совсем юным, почти ровесник. Он выглядел измученным, но не худшим. Хотел это сказать, уж и рот, было, открыл, но дед цыкнул:
– Не слова больше! – и, широко шагая, повёл дальше.
В комнате с высоким потолком сидел человек в чёрном. На его фуражке щерился дракон. Человек был очень красив, хотя холодный и будто мёртвый. А рядом – гордо выкатывая круглое тулово – поблёскивал робот.
Вглянул на машину ту и забыл обо всём. Тут же полюбил это хмурое здание.
– Инспектор-наставник Эйден Карц, – представил дед. И человек в чёрном встал из-за стола, подошёл ближе и тронул за плечо.
– Ну здравствуй, боец. Добро пожаловать в S.A.L.I.G.I.A.
– У меня тоже будет робот?
– Когда вырастишь, – мягко сказал инспектор-наставник, и голос у него был приятный, спокойный; а потом озорно подмигнул: – и соберёшь такого себе. Хочешь научиться?
– Делать роботов?
– Да.
– Ещё как хочу! И летать!
– Наш человек, берём.
Инспектор-наставник обернулся к деду.
– Нужно уладить кое-какие бумажные мелочи.
Дед кивнул.
Инспектор-наставник вызвал помощника – юношу, тоже в чёрном, – и велел тому проводить в комнату на заселение.
– С Уэнберри его разместите. Из них выйдет замечательный тандем.
Вели через двор, где нагих мальчишек обливали из шланга. А на улице – не лето. Мальчишки дрожали и ныли.
Аж передёрнуло: как-то сразу веселье завяло.
– За что их? – спросил.
– Зарядка, – буднично ответил сопровождающий. – Так – каждый день.
Комната, куда привели, была меньше той, в которой жил в имении деда. А та – считалась каморкой. Тут же только шкаф, две кровати, тумбочки, на стене – что-то странное. Прежде не видел картин. Ещё был стол и пара стульев. Всё.
Мальчишка, с которым предстояло жить, влетел мокрый и взъерошенный. Однако посмотрел холодно, будто окатил, как самого давеча.
– У тебя – красные волосы.
– Это очевидно, – хмыкнул.
– Это неправильно.
Вот и всё, что сказал, достал из шкафа красивую чёрную форму, почти, как на том наставнике была, и начал одеваться.
Сопровождающий поклонился и произнёс почтительно:
– Ваш новый сосед, милорд.
Милорд! Понятно, почему зазнайка. Такими были все, кого называли «милорд».
Сопровождающий ушёл, а тогда только плюхнулся на кровать, наблюдая за этим «милордом».
Тот холодно бросил:
– Одевайся, скоро завтрак.
– Мне не зачем, я сегодня только посмотреть.
– Ты – глупец. Сюда не водят «просто посмотреть». Это не школа.
– Но дедушка сказал…
– Он солгал. Ложь – сущность людей. Её и синим пламенем не выжечь.
