Так мы и сидим – я и ангел – и оба сейчас верим: падать, порой, значит, летать…
Гудок тринадцатый
…вот это я называю вставило!
Кто бы мог подумать, что Тодор – бяка-злюка, которым дитёнков стращают – будет сидеть со мной рядом, ржать неведому хрень о шести лапах и подпевать иномирной песне.
Его история – загрузочная и нехило так. Я сразу возненавидела этого милорда. Если бы встретила – морду бы расцарапала. Тодор молодец, выдюжил. А что двинулся крышей, так кто бы не поехал на его месте?
– Тот мир, из которого Фил и песни, – говорит, смачно отгрызая кусок зверя, – он клёвый?
– Да уж покруче нашего будет, – замечаю и откидываюсь на лежанке из мха и старого барахла, что собрала вокруг. – Там таких домов, как этот, – повожу рукой вокруг, поймёт, – полно. Правда, поменьше. Называются «свечки». И в них коробка ездит, вверх-вниз, вжик-вжик, тарахтит, лифт, страшнааая!
– Ты бы хотела там жить?
Ангельская привычка – выпытывать. Хотя уже давно в башке покопался и знает.
– Нет, там всё другое. Долго привыкала бы. Если только родиться.
– Тогда бы хотела?
Смотрит пристально, жрать бросил, повязка слезла – герой!
– Глупо спрашивать. Все хотят там, где родились. Где родился – всегда лучше.
– Ты странная.
Хмыкаю:
– Кто бы говорил! Приволок меня сюда не пойми зачем. Зная твою репутацию, мне стоит за девичью честь опасаться.
– За голову, – ухмыляется он. – У меня аллергия на идиотов. Лечу их отрыванием головы.
Бычусь, злая вся.
– Нафига привёл? Тут уже целых сто пятьдесят лет, наверное, никто не живёт.
– Вот именно – сто пятьдесят.
И рожа такая – многозначительная, важная.
Наклоняется ко мне, зеньками своими жёлтыми сверлит, будто мозги пьёт.
– Что ты помнишь? Что тебе рассказывали по истории Страны Пяти Лепестков?
Ёжусь, по спине дерёт. Умеют ангелы выворачивать.
– Что и всем, – бормочу. – Ну будто Небесная твердь едва на землю не грохнулась. А на Доме-до-неба расцвела роза. И она вроде тоже жахнула, и, кароч, всё остановилось. И пришёл добрый Охранитель, принёс интердикты и всё заверте…
– Так вот, кроме Охранителя с интердиктами, ничего другого не было, – говорит, а сам – отпрянывает, а морда довольная, лыбится. Рад, что меня пригрузило.
– Как это?
– А вот так, – щелкает мне по лбу, невежливо и больно, блин. – Это – будущее. Тебе вложили в башку алгоритм. Пару дней назад звездопад был, скоро начнётся пипец глобальный. Но теперь мы знаем, как быть. Ты – карта и проводник. Найдём сильфиду и жахнем.
– Жахнем что?
– Ясно же что, – лыбится, – Небесную твердь.
– Разве ни она нас?
– Вот потому мы и должны первыми успеть.
– А чем жахать будем?
– Тобой.
И счастливый такой – открытие сделал!
– Постой, – тру лоб, – ты хочешь сказать, что…
– Цыц! – и подбирается весь, как зверь. Прыгать готов. В руке хищно взблёскивает нож, жуткий, зазубренный.
Не успеваю рассмотреть, кого он валит и полосовать готов.
Потом по воплю разбираю – Серый этот. И Тотошка тут, влетает:
– Не трожь! Пусти!
Защитник.
Тодор встаёт, Серого за собой волочёт, встряхивает, к стене припирает и нож к глотке. Тот аж скулит тихонько, любой бы заскулил. Я бы ещё и обгадилась.
Даже Тотошка, вон, испугано жмётся ко мне.
– Ушлёпок! – шипит Тодор. – Ты какого здесь?
– Я за ней пришёл, – тычит в меня, трусится. – Кора прислала, сказала, тогда билет отдаст.
– Слушай сюда, недоделок, – Тодор давит ему ножом на глотку, Серый воет и дёргается сильнее, – тут работают мои правила. Если я оставил тебя там – значит, оставил тебе жизнь. Если ты припёрся сюда – ты сдохнешь.
– Нет, мне нужен только билет. Этот грёбанный билет, а Кора отдаст только, если верну её, – мотает головой на меня.
– Она тут и она может ответить сама! – Тодор отшвыривает, Серый летит к моим ногам, Тотошка с визгом прячется за меня.
– Пойдёшь со мной, назад? – смотрит снизу, глаза, как у Тотошки, когда тот клянчит.
– Нет, – и ногой топаю для пущей убедительности, – только вперёд. И вверх.
Залажу на выступ и вещаю им свой план:
– Если у меня в башке – алгоритм этот, то, значит, ещё те белые в лабораториях, в Подземельях Шильды, знали. Только по-своему нас пользовать хотели. Ну, для себя, зады себе прикрывать нами.
Тотошка смотрит преданно и бьёт хвостом, Тодор ухмыляется и руки на груди сложил: мол, чеши, чеши, а правила – мои! Серый проникся тоже, вроде.
– Поэтому надо по-другому. Надо сражаться. Надо пойти и посмотреть, что там за роза, в конце концов. Вот!
Тодор хлопает.
– Худшая речь, что слышал, но нам сойдёт. Сделаем следующее. Ты, гавкун, – это он Тотошке, тот ощерился аж! – вернёшься к своим долбо**ам-мутантам и скажешь, что если они сами не постоят за свои шкуры, то даже на базаре за их шкуры и ломанного не дадут. А я знаю, как работает базар. Мы завтра туда – затаримся кой-чем и в путь. Дом-до-неба только кажется близким, потому что высокий. До него ещё свистеть и свистеть. Нам кашалоты будут нужны. Ты, ушлёпок, идёшь с нами.
Вот у него речь всяко получше, хотя и хрипит. Но убедителен, гад.
– А теперь дрыхнуть все, и без фокусов. Я по ночам злой.
Смотрю на него и понимаю: сам спать не будет. Про эти места знает больше нашего и кого-то ждет.
***
…непруха пошла.
И действительно: какого попёрся? Знал же, что Тодор так просто не выпустит – я ж игрулька его, а он не доиграл.
Хотя, благородный вон: говорит, опустил, надо было линять, а теперь… Хрен с маком. Отведёт на базар и продаст. Или кашалотом скормит. Псих.
Сон не идёт. Какой тут сон, если где-то неподалёку бродит ночной кошмар с ножом. Да ещё в тонкой куртёнке на каменном полу попробуй засни. Зашибись сны будут, ага.
А эта девка, Розочка-Хренозочка, разметалась вон. Мягко устроилась. И блохастик наш в ногах примостился, верный.
Зофилка, мля.
Или ей этот псих приглянулся?
Смотрю, забинтовала его. Заботилась.
Ну, конечно, будь я таким дылдой, и на меня б девки зарились. Только он лох же полный, не целовался путём.
Ехидно ржу. Ну хоть в чём-то его обскакал. Пусть Лидка меня и послала, но до того у нас всё было. Недолго, правда, но было же!
