И тут только вижу нас всех со стороны: себя, сидящую на столе, с юбкой, задранной так, что видно изящное кружево панталон и разодранным лифом, растрёпу с нацелованными губами. Его – чёрную тень, само возмездие. Стоит – высится над происходящим – руки на груди сложил, безупречный, одежда идеальна, только волосы взъерошены не по форме. И этого третьего – в сером сюртуке. Элегантного. Копию моего ангела.
Он, непрошенный, смотрит на нас, меня, с насмешкой, и я судорожно поправляю лиф и одёргиваю юбку.
– Что мне она поклялась в верности. Скажи же, Айринн?
Мотаю головой.
– Вы снились мне один раз. А раньше и подозревала о вашем существовании, мистер обломщик…
– Кто? – он даже закашливается. А я спрыгиваю со стола и подхожу к Бэзилу.
Задираю голову, распахиваю глаза: читай меня! Твоя! Только твоя!
– Мой брат не лжёт, – прямо в мою разверстую душу. – Поэтому мне тоже хочется знать, когда вы собирались оповестить меня о вашей… связи?
– Не было никакой связи, Бэзил! – он бесит меня. Почему сначала подманит теплом и нежностью, а потом вот так окунает в прорубь презрения.
Стивен смеётся.
– Ты забыла, милая Айринн, как мы целовались на рассвете, и ты обещала выйти за меня замуж? Ах да, братик, прости, забыл тебе сказать, что нашёл её раньше тебя. Но ты сам ограничил наше с тобой братское общение.
Бэзил срывается. Сбивает Стивена с ног, мажет по стене. Тот – не сопротивляется, только смеётся.
– Только и умеешь, что причинять боль близким, – кулак впечатывается в его красивый болтливый рот, и Стивен сплёвывает кровь. – Не зря родители боятся тебя…
Бэзил сдёргивает перчатку, сейчас прижжёт брата.
Не могу допустить. Висну, кричу:
– Не надо! Не трогай! Выслушай меня!
Он отталкивает – грубо и зло. Падаю плашмя, на попу. Он склоняется надо мной. Лицо перекошено, в глазах – нечеловеческих уже – пламя.
– Идиот! Поверил, что продажная девка сможет стать леди. Что она будет верна мне, – слова швыряет резко, каждое – как удар. – Принял похоть за любовь.
Душат слёзы. Как он мог? Почему не увидел?
А он презрительно хмыкает и встаёт. Уходит, не оглядываясь. Лишь в дверях – достаёт из кармана листы с рисунками, швыряет на пол и поджигает их.
И ему, кажется, всё равно, что мы со Стивеном можем сгореть заживо. Он этого хочет.
Стивен вскакивает, шатаясь и отплёвывая кровь, хватает покрывало, что я сдёрнула с картины, и сбивает огонь.
– Выродок! Всегда был им и останется.
Произносит скорее устало, чем зло. Констатирует печальный факт. Поднимает рисунок, стряхивает с него пепел.
– Амбиций сколько! А рисует – хуже меня!
На мой удивлённый взгляд – кивает на портрет, за которым, теперь уже тускло, мерцает лилия. Мол, моя работа.
Ахаю, догадавшись, что Бэзил знал и не выдал. Свои принёс сюда же прятать.
Стивен отправляет обожжённый рисунок карман сюртука и протягивает мне руку.
– Прости меня, Айринн. Правда, хотел оградить тебя от него. Идём.
Помогает спуститься, доводит до комнаты.
– Я – врач. Когда сообщили, в каком состоянии тебя и его сюда привезли, сразу рванул. Лечил обоих. И теперь благодарность брата – на лице.
Усмехается невесело, разбитыми губами. Проводит мне по щеке согнутым пальцем.
– Он не достоин такой девушки.
Обнимаю себя за плечи. Первый порыв – защитить, доказывать, что он хороший. Но вспоминаю его глухоту и молчу.
Стивен открывает дверь, пропускает внутрь и, когда сажусь на кровать, накрывает пледом.
– Распоряжусь, чтобы тебе принесли какао.
Мотаю головой.
– Не уходи.
Он садится рядом, обнимает, позволяет уткнуться в плечо и тихо хныкать. Гладит по волосам.
– Бедный ребёнок! Бросили тебя в пасть дракону. А он сожрёт не подавиться. Потому что машина. Только и может, что жить по заложенной программе. Сам не думает.
Стивен вздыхает горько, я поднимаю глаза и замечаю морщинки в углах губ и на лбу. Слишком ранние свидетельства боли.
– Он убил наших родителей.
Вздрагиваю.
– Как?
– Эх, лучше бы убил взаправду, чем так. Ему было пятнадцать – в этом возрасте он первый раз обратился в дракона. Бэзил отлично сдал экзамены и ехал домой триумфатором. Он всегда хотел доказать нам, что чего-то стоит. Что не зря родился с меткой. А нужно сказать, что у мамы с папой был тайный салон – там играли на музыкальных инструментах, пели, сочиняли и рисовали. Всё без лицензий, разумеется. Потому что лицензионный комитет ограничивает творчество…
– Знаю, – высвобождаюсь из его объятий, залажу на кровать с ногами, – семь сюжетов…
– Вот-вот, – усмехается горько. – А у нас там царило настоящее творчество, как в древности. Когда красота ещё не умерла. Мать всё время боялась, что если Бэзил узнает, будет в ярости. Но и скрывать более не могла. Сложно что-то скрывать от любимого сына. И мать решила устроить концерт в его честь. Испекла вкуснейший пирог, мы все нарядились. А потом – привели Бэзила в зал, где стоял рояль матери и лежала скрипка отца. Они, с серьёзными лицами, поклонились, подмигнули мне, и заиграли. О, что то была за музыка! Она лучилась! Бэзил оборвал их на середине. «Покажите мне лицензию! – орал он. – И не говорите, что вы устроили это безобразие без лицензии!». Мать с отцом пытались его унять, объяснить, как глупы эти лицензии. Он даже не дослушал, как тебя сегодня. Мотнул в окно. А утром следующего дня явились экзекуторы. Родителей пытали, им сломали пальцы, чтобы больше не могли играть. Они выжили, но оба… теперь… Их поместили в приют для больных душой. Тут, неподалёку. Я стал врачом, чтобы быть с ними. Ведь Бэзил навещал их всего дважды…
Стивен роняет голову, закрывает руками лицо, его плечи мелко дрожат. А я шокирована так, что не могу говорить. Меня переполняют жалость и ярость.
– Отвезёшь меня к ним?
Стивен кивает.
– Это зрелище не для слабонервных. Они в ужасном состоянии, напугают тебя.
– Переживу, поедем с утра, хорошо?
Он обещает.
Упадёшь – подхвачу.
– Найду тетрадь и прочь отсюда.
– Верно, – поддерживает Стивен, – я помогу.
Пожимаем руки и расстаёмся друзьями-заговорщиками.
Становится легче.
И ветер решимости уносит пепел моей первой – растоптанной и сгоревшей – любви.
Но едва уходит Стивен, а я успеваю переодеться, как, благоухая клубникой и светясь, будто новый пятак, вплывает отец Элефантий.
