– Привет.
Он садится рядом, проминая кровать, притягивает меня и целует. Уже совсем по-хозяйски, но я не возражаю.
И представить не могла, что в его сумеречных глазах однажды взойдёт солнце, будет сиять столь ярко и греть. Этот свет испаряет всякий мрак в душе, оставляя только радуги и улыбку.
– Смешная и всклоченная.
Раньше бы ворчал, сейчас, похоже, доволен. Трусь щекой о грубую ткань его форменной сутаны.
– Уходишь уже?
Он крепче прижимает к себе и выдыхает эхом в волосы:
– Уже.
– Не хочу, чтобы уходил.
Цепляюсь за одежду, прячусь в объятьях.
– Сам не хочу, но надо.
– Когда увидимся теперь?
Отстраняет, смотрит строго, уже без солнца, но я больше не злюсь на внезапные похолодания глаз.
– Будет зависеть от тебя. Чем быстрее найдёшь тетрадь, тем быстрее приедешь ко мне в столицу.
Умеет мотивировать.
– Но мне же всё равно нужно на бал? – пытаюсь поддеть.
Он встаёт, оправляет воротник, стряхивает незримые пылинки. Холодный, неприступный, снова салигияр. Но я включила мир и не скачусь к войне, хотя и подуюсь внутренне немного.
– То, что ты будешь на балу, не значит, что я захочу видеть ту, что провалила важную миссию.
Не выдерживаю, запускаю подушкой.
Ловит ловко, ухмыляется демонически, морда!
– Ты похожа на свирепого котёнка.
Запускает подушку назад, весьма ловко, и когда я, рассерженная, вылезаю из-под пухового снаряда и посылаю на его голову все кары небесные – о, не сомневайся, так и будет, я ведь с Великим Охранителем на короткой ноге – он у двери тихо смеётся. Кутает бархатом голоса и теплом своего чувства.
Говорит уже совсем серьёзно, с грустью:
– Постарайся. Я буду ждать.
И глазами, в которых сейчас – серая бездна разлуки: очень.
Слушаю шаги на лестнице, приглушённые голоса внизу. Слушаю, не шевелясь, не дыша. А когда всё смолкает, колочу подушку и реву. Теперь можно, выревиться за всё: за злость, когда кидал с неба на бетонную площадку, за глухоту, когда мои глаза кричали, за ночь – что подарила счастье и опьянила, за утро – что пришло и заставило проснуться…
Шаги, дыхание, рука на волосах.
Оборачиваюсь, не открывая глаз, бросаюсь на шею. Хнычу на плече.
– Тише-тише…
Голос не тот! Отрезвляет получше холодного душа.
– Стивен?! – отпрыгиваю, юркаю в кровать, тяну одеяло до ушей, наверное, совсем красных, потому что на мне – только тоненькая сорочка. И та – не в лучшем состоянии.
– Ты плакала, я думал, нужна помощь…
Растерянный, строит из себя невинность.
– А стучать вас, сэр, в аристократической семье не учили? – закипаю от ярости и наглости. Да ещё этот взгляд – насмешливый, раздевающий.
– Ну что ты, котёнок, мы же теперь родственники!
Белею от ярости, сейчас полыхнёт, снесёт тут всё к чертям.
– Не смей называть меня котёнком. Для тебя я, в лучшем случае, Айринн. И мы не родственники, но можем стать друзьями, если ты не будешь вести себя, как скотина. Окей?
«Окей» он не понимает, но и не нарывается, что и за то благодарна. Затаскиваю под одеяло пеньюар, наскоро одеваюсь, кое-как прилизываю волосы. Успеваю несколько раз глубоко вздохнуть, чтобы успокоится.
– Мир? – говорю первая.
– Мир, – как-то удивлённо отзывается он.
– Стучи в следующий раз.
– Договорились, – подмигивает он. – Вообще, я ещё проститься зашёл и поблагодарить. За родителей.
Перехватывает дыханье, потому что вспоминаю вчерашнее. Волнение Бэзила. И как мать ждала и выглядывала его. Слов нет, они все убежали, как всегда делают в самый ответственный момент.
Протягиваю руку, он пожимает – тепло, дружески. Больше не злюсь за бестактность.
– Помнишь, до свадьбы, я обещал тебе помочь, – немного мнётся, волнуется. – Так вот, если надо будет, только попроси. Обязательно прибегу. Падай – подхвачу, помнишь?
Улыбается совсем потерянно. То было в другой жизни и не со мной. Я доверяю другому, он подхватит. Стивену – не хочу врать и обнадёживать.
– Я – не твоя Айринн. Не та, какой ты её помнишь. А теперь ещё и жена Бэзила. И намерена оставаться ею. Прости.
Он вздыхает.
– Понимаю, – и уходит слишком поспешно. Как бегут от тех, с кем хотели бы быть до конца.
Прости…
***
Сёстры помогают мне одеться – честно, немного стыдно, но в одиночку справиться с этими конструкциями просто невозможно – наспех перекусываю сыром, молоком и пирожками с клубникой, и иду на воздух. Помещение давит, а нужно столько обдумать.
Сёстры шептались, что Болотная пустошь, Осенняя губерния, уже полностью под властью грехов. Её собираются закрыть и сжечь. Там уже, якобы, никого не спасти. С ужасом представляю, чтобы было, если я ещё оставалась в «Обители лилий». Никто бы не стал спасать порочных сирот. Страна Пяти Лепестков – не Голливуд, здесь не предусмотрены хеппи энды и супермены для всех и каждого.
Вот так – в сравнении – и начинаешь осознавать: то, что случилось с тобой, ещё не самое худшее.
Бреду через сад – он чем дальше, тем запущеннее. Похоже, отец Элефантий и его подопечные блюдут только внешний порядок – для гостей. А в остальном – заметают мусор под ковёр.
Вот и рощица. Я видела её вчера, когда Бэзил нёс меня в приют, к родителям.
Тогда она показалась мне странной, но так и не поняла почему: быстро смазалась другим, перечёркнутая более важным.
Отвожу ветку и понимаю, что с рощей не так: старинное кладбище. Даже тишина здесь воистину мёртвая: ни шороха ветра в ветвях, ни пения птиц. Всё замерло в скорбном молчании. И хрустнувшая под моей ногой ветка – как выстрел.
Вздрагиваю сама.
Надгробья в основном простые: плита с именем и датой. Многие – поросли мхом, надколоты, с истёршимися надписями. С иных – клонят головы печальные ангелы. Их прекрасные лица тоже во мху и сеточке трещин. На парочке – приютились горгульи. Сверлят злыми глазёнками, скалятся в ухмылках. Вот-вот встряхнутся, взмахнут крыльями и нападут. Цапнут когтистой лапой и уволокут в ад.
Ощущение – премерзкое: холодком по позвоночнику, колотящимся сердцем в горле, онемением. Разворачиваюсь и ломлюсь прочь, скорее! Через кусты, раздираю платье, путаюсь в безумном количестве юбок.
Упаду, догонят… в ад…
Бегу без оглядки. Спина под корсажем липкая и холодная, зубы стучат. Ветки цепляют, бьют по лицу, когтят чудовищами.
