…когда ускользает и сыпется – трудно дышать. Как что-то грохнулось, стеклянное такое, брызнуло осколками, повпивалось в самое сердце!
Вер тает. Последний!
Предатель…
Одна… теперь… одна.
И колотун такой становится, слёзы примерзают, замораживаются внутри зенок. Нюнится не могу, тяну руку, как дура, хватаю воздух.
Вер…
Так и не сказала, что тогда было хорошо. У тебя аж комплекс начался, помню. Но я просто дразнилась, честно. Ты был лучшим. Я просто завидовала Ульте!
Но только блестяшки вниз, вихрем.
Их хватают, смотрят…
Обрывки его души так сверкают!..
Вер…
Слова с трудом долбят мой заледенелый мозг, да и работает тот со скрипом. Но доходит всё ж: билеты! афигеть!
В этом весь Вер. Рассыпаться в лоскуты, лишь бы другим помочь.
Слышу и понимаю:
– … послезавтра!
– Засада, камрады! – говорю и встаю с колен. Не помню, как бухнулась, во Вер подкосил. Ещё и воздух хватала, уууууууу… лоханулась! – У нас же времени в обрез. Надо скорее бежать, Розу запускать. А то армагедец…
… начинается.
По стенам – хыщ-хыщ – трещины. Трясётся всё, летят куски.
– Валим! – орёт Тодор, цапает Айринн под мышку и за шкварник Серого, и мы несёмся. Быстрее, со всех ног, как Тотошка по весне.
Успеваем тютелька в тютельку, как всё жахает и сёрбается внутрь. Дырище – писец!
А у Тодора зеньки посинели! Зрачки туда-сюда.
– Вторжение за вторжением. Все грехи. По несколько сотен каждого.
И задыхается, будто не только мчался, но и небо на горбяку взвалил!
… Дом-До-Неба – отсюда – как коробка. Кроха. Такой раздавишь.
– Нам не успеть, даже на крыльях, – это Айринн, грустно.
Вокруг нас колбасит мир – мама не горюй! Как тогда в комнате со спящими, что на самом деле были отцами.
– Быстрее! – орёт Тодор. – Что ты тупишь, сильфида! У тебя тетрадь есть.
Айринн вытягивает руку вперёд и бормочет.
Тетрадь является – блестящая такая, как те кусочки, билеты. Видать, из одного и того же состоят – из чьей-то души.
– Так и не поняла, чем писать. Всё думала, тетрадь есть, а перо и чернило.
Тодор нажимает на груди какую-то кнопку и расправляет крылья (ого, какие! и звенят, как железяки в мастерской у Гиля) и вырывает одно:
– Держи!
– А чернила?
– Ты дура или притворяешься? – смотрит зло и ехидно.
И даже Серый лыбится, будто понял.
– Думаю наш друг, миледи, имеет в виду, что самые искреннее желания нужно записывать кровью.
И весь такой умильный, шаркает опять.
Айринн прокалывает себе палец, макает перо в кровь и водит им по блестящим страничкам.
Грохот и раскалбас утихают, а мы – вжух! – в Доме-До-Неба. Стоим возле коробки, наподобие той, что меня Фил возил.
– Проржавел давно, не поедет, – машет рукой Серый, оглядев коробку. – Да и опасно, – тычет вверх пальцем, – слишком высоко подниматься, заклинит, а он заклинит, и всё, пиши пропало.
– На твоей морде напишу, – хрипит Тодор, – согласен?
И ухмыляется, с такой рожей шкуру сдирают и пироги раздают. Достаёт из-за пояса хреньку (вот почему Кэтрин за руку цапнул, когда до штанов дошла!), а в ней – штуковины. Такими только ноздри раздирать. Он и собирается драть и вертеть, но железки. С Гилем бы спелся, точно.
Цепляю Серого за рукав и волоку прочь. По Гилю знаю: такие не любят, чтоб зырили, когда что-то ковыряешь по делу. Нужно делом занять.
Ходить тут надо осторожно, только и знай под ноги зырь. А то гакнешься, костей не соберёшь – пол трухляв, хоть и каменный вроде.
Уходим подальше, а ругань и грохот железок всё равно слышны. Тут есть фигня какая-то, из стены торчит, может опора, но пофиг, главное, на ней сидеть можно…
Садимся, и Серый хватает Айринн за руку, вылупляется на неё так, будто ща проглотит. А я – как прозрачная, ага. Никому и дела нет!
– Ирина! – её передёргивает, когда он говорит. Вкрадчиво так, забирается к ней, точно! – Вы производите впечатление вполне разумной девушки. Поэтому я предлагаю вам сделку.
– Сделку? – попугайничает она. – Это даже интересно. Что же вы мне предложите?
– Власть и славу, – заявляет он. – Не здесь. Там.
И мордой косит куда-то за плечо себе.
– Почему вы решили, что если я захочу получить те блага, о которых вы говорите, то возьму в сообщники вас, а не Юдифь, допустим?
Хочется заорать: эй, ребзя, я ваще-т тут! Вскочить, мельтешить начать. Но что скажет Серый ща важнее. Посему мысленно прилепляю зад к сидухе и затаиваюсь: ну, ну же, ушлёпок, жги!
И он жжот!
– Потому что настоящие только мы с вами, а они – буквы на странице.
Ещё никогда раньше так ярко не желалось убить. Той Тодоровой хренью для выдирания носов.
Но Айринн хохочет ему в лицо, и жгун наш сникает.
А тут Тодор влазит:
– Пошлите, починил.
И тут же забываю Серого, потому что пойманной пичугой колотится в горле.
На крышу Доме-До-Неба!
К Розе!
К самому небу!
Я не тронула тогда солнце, но щаз вволю пожамкаю облака!
***
… не могу перестать думать про ту тетрадь у Ирины. Она куда круче билетов, поездов и вообще той фиготени, за которой мы тут бегаем. И надо же – девчонке! Глупой девчонке, которая даже не понимает, что за сила у неё в руках! Реально дура!
Нах ей этот нарисованный мир? Можно же создать другие, сотни! С радугами, феями и единорогами!
О, будь у меня такая тетрадка, я бы стал повелителем тысяч вселенных. Создавал бы их, прекрасные, и взрывал бы одну за другой. Ну а что? Ещё ж насоздаю. А вселенные взрываются красиво.
Тетрадь бы подчинилась мне, уверен. Подчинился же мир, а тут – кусок бумаги, пусть и блестящей.
Только человек из моего мира сможет понять: каково мечтать о волшебной палочке, чтобы махнул, и случилось всё, о чём думалось.
О!
Нет, я бы конечно не стал отдавать всё лишь на откуп тетради.
Если записать все приключения, что случились со мной здесь – крутейшая книга выйдет. Потому что если не фэнтези, то не поверит никто, а в фэнтези поверят. И моя книга будет самой лучшей! Все станут её читать! Я буду знаменит!
И тот текст уже не завладеет мной, только я стану господином и повелителем букв.
