Кирилл вдруг резко поднялся, подошел к окну, долго курил, стоя ко мне спиной. А когда повернулся, проговорил:
— Мне страшно.
И все. И я поняла. Да, наступит момент, когда нам придется разрушить нашу хрустальную крепость. Наше на пять минут общее королевство.
Несомненно, существует связь событий. Иногда следующее событие — расплата, иногда — награда. Судьба бывает издевательской, жестокой. Она всегда на страже памяти. И вот наступило утро, когда Кирилл оторвался от меня. Он по-настоящему грубо, ненасытно, отчаянно целовал меня на прощание в прихожей. В это утро позвонила Зина.
— Здравствуй, Вика. Это Зина, — говорит она всякий раз, как будто не знает, что ее имя уже отразилось при звонке.
Говорит — это немного не то слово. Она скрипит, она вонзается мне в барабанную перепонку, она сразу становится самым раздражающим фактором и помехой дыханию. Это невероятно, но я поддерживаю постоянный контакт с убийцей моего мужа. Я не сумела ее наказать, добиться справедливого возмездия по закону и обрекла себя на казнь. Встречаться и ненавидеть Зину до тех пор, пока мы обе живы.
— Не помешала? — уточняет она.
— Помешала, — отвечаю я. — Но я слушаю. Что тебе нужно?
— Ха, — издает Зина хриплый и натужно веселый смешок. — Что мне может быть нужно?.. Я еле открыла утром глаза, сейчас встала, сделала три шага и упала. Надо было помереть, да не получилось. Благодаря тебе у меня нет ни одной живой души, которой я могла бы позвонить.
— В «Скорую помощь» так же легко позвонить, как мне. И возможностей у них больше.
— Я им не доверяю, — заявляет Зина. — Они всегда говорят, что я здорова, и колют анальгин с димедролом. Меня от этого тошнит. Может, ты приедешь? У меня нет даже крошки хлеба.
— Приеду.
Обсуждать ее крошку хлеба смысла нет. Зина — богатый человек. Но у нее, как у всех очень алчных людей, отсутствует чувство насыщения. Она проводит свои дни, заказывая по Интернету лекарства от выдуманных болезней, готовую еду из ресторанов и вещи из дорогих магазинов. Ей лень себе даже кашу сварить. А потом вдруг наступает момент, когда ее отупевший мозг начинает требовать острых ощущений. Ей нужно вспоминать свои подвиги. Еще в большей степени Зине требуется зрелище моих страданий. Она никогда не видела меня ни в слезах, ни в отчаянии. Потому ей трудно это себе представить. Она должна видеть меня близко. Надеть очки и со страстью маньяка отыскивать на моем лице то, что я скрываю от людей вообще, от нее само собой. Впрочем, именно от нее я ничего не скрываю. Я не прерываю этот контакт, потому что он не исчерпал себя. Потому что у меня нет чувства его завершенности. Когда оно возникнет? Я не уверена, что это в принципе случится. Даже когда Зины не будет в живых, я не смогу изжить, пережить тот день. Я не могу отпустить Артема. Я одеваюсь и еду в гости к его убийце.
— Ты не похудела? — спрашивает меня Зина в прихожей, как заботливая тетушка.
А я уже скована той адской смесью эмоций, которые у меня всегда возникают рядом с Зиной. Я не могу увернуться от ее кислого запаха, от ее уродств, от этой манеры выставлять напоказ все самое мерзкое, как нищий на паперти демонстрирует гниющие язвы. Когда она подходит ко мне слишком близко, мое сознание туманится от отвращения.
В пору замужества Зина была складной, ухоженной, вполне приятной женщиной. Тот случай, когда чувство меры и умение подать себя легко принять за человеческую незаурядность. Они с Артемом были ровесниками. На пятнадцать лет старше меня. Сейчас у Зины нет возраста. У нее нет пола. Она стала олицетворением своего греха. Я смотрю на ее лицо с пергаментной кожей, квадратным подбородком, который стекает волнами на страшную шею. В глаза, которые были когда-то голубыми, а сейчас бесцветные, тусклые и пустые, как осколки бутылок в канаве. Но самое ужасное — это рот Зины. Сухой, вялый, с опущенными мокрыми углами. Он ненасытный, с краями вместо губ, он прячет клубы яда. Я всегда боюсь, что сейчас Зина откроет рот, и меня качнет от запаха болотных испарений.
Мы проходим в кухню, я достаю из сумки продукты. Зина хватает первое, что попало под руку, и жадно жует. А я не в состоянии оторвать от нее взгляд. Она не ходит, а шаркает. На ногах какие-то тапки-галоши размеров на десять больше. Она ставит ноги сознательно уродливо — носками внутрь. Она не толстая, но у нее огромный, бесформенный живот, как мешок, в который она складывает всю эту бесчисленную еду и килограммы лекарств. Она поворачивается всем телом, как глубокая старуха, а ведь ей от силы сорок пять. Шеи сзади нет. Голова утонула в плечах. И безобразный «вдовий горб» вырос на ее позвонке, как будто метка за преступление.
Я смотрю на все это, сохраняя в памяти. И мое отвращение сейчас — это спасительный туман. Так пронзительные звуки или тошнотворный запах отвлекают от острой боли, что нельзя унять. Вот такая анестезия: отвращение спасает от ненависти, которая терзает душу и мозг, требуя завершения. Ненависть не просто не знает покоя, она прогрессирует, как раковая опухоль. И ее никак не устроит банальный финал. Если я, к примеру, просто придушу Зину подушкой. Это не месть, не расплата. Просто оборвется одно зловонное дыхание. И я останусь одна в том дне, когда не успела отбросить Зину и схватить Артема. Это жестокая истина: преступление неизмеримо больше, важнее и долговечнее, чем преступник.
Зина вдруг охает и начинает закатывать глаза. Я привычно подхожу к ней, встряхиваю, слишком большой кусок из ее горла проходит в желудок. Но ей по-прежнему кажется, что она умирает. Я помогаю ей лечь, капаю какие-то капли, даю таблетки. Лекарства у Зины везде: во всех тумбочках, шкафах, на полках, в духовке, на антресолях.
Она розовеет, дышит почти блаженно, как наркоман, получивший дозу. Впрочем, Зина им, несомненно, является. И вдруг она смотрит на меня с любопытством и жаждой усилить свои приятные ощущения.
— Ты часто вспоминаешь Артема? — спрашивает она. — Ты ведь так его любила.
Я поднимаюсь и молча иду к выходу. В машине я несколько минут справляюсь с дыханием, разжимаю с усилием зубы, которые свело спазмом ненависти. Наконец темная пелена спадает с глаз, и я выдыхаю. Свидание с убийцей моего мужа завершилось, как обычно. Сейчас главное — не вспоминать ту проигранную войну.
Просто сын
Не знаю, как это бывает у других людей. Я читала, что многие научились или учатся управлять своими эмоциями и мыслями, что некоторые овладели чудо-методиками. И неутомимые коуч-шарлатаны наперегонки предлагают свою помощь в «практической психологии». В лженауке, суть которой — зомбирование собственного организма. В ритуальных заговорах, притопах-прискоках с целью пребывания в нескончаемом «позитиве». Есть такая страна, куда можно попасть, лишь отказавшись от ума, совести и души. Ох, этот позитив, который, как знамя, несут стройные ряды тренированных и правильно откормленных тел с облегченными головами. Облегченными исключительно за счет уменьшения качественного веса мозга. Этот позитив не имеет ничего общего с хорошим настроением мыслящего человека. Потому что для хорошего настроения нужны повод, смысл и ясное понимание всего набора проблем и бед, причем не только своих. С этим набором вменяемому мозгу нужно уживаться, пробиваться к своей радости, находить свой теплый уголок для спасения, свою мелодию для нежности. Нет таких проблем у стада «позитивщиков». Они скажут себе: «Все хорошо, мы — хозяева жизни и своих чувств», — и застынут в неподвижности без прошлого и будущего в полной уверенности, что идут вперед.
