В этом разница между мною и мамой. Для мамы толпа — это публика. Это глаза, ради которых она существовала. Для меня толпа — даже из двух человек — это фон. Раздражающий, ненужный фон, от которого временами невозможно избавиться. Но от меня зависит, сокращать ли эти времена. Я могу почувствовать доверие и симпатию к одному человеку — на минуту, на час, на день. Дальше будет видно. А толпа для меня всегда враждебна и ничего, кроме брезгливости, не вызывает. Вот, это оно. Мама была щедрее, добрее, любвеобильнее, что ли. И в этом тоже был ее талант. Она никогда до конца не отдавала себя одному человеку, но она отдавалась всем — без остатка. Она стремилась украсить сразу все жизни. Я в этом отношении скупа, как последняя скряга, скрытна, как увечный мышонок, и напрочь лишена доброты. Этой великой и бессмысленной доброты ко всему человечеству. Пусть ему будет хорошо, но я бы даже пяткой на обозрение не пожертвовала, чтобы внести свою лепту в его кайф. У меня никогда не было комплексов по поводу своей внешности. Да, я бы не хуже, чем мама, смотрелась бы в таком кино. Я в контакте со своим телом. Я люблю любовь. Но пусть у меня попросят последнюю рубашку и последнюю корку хлеба — отдам без капли сожаления. А себя я оставлю для себя. Я люблю Кирилла, но всякий раз с болью рву собственные границы, отдавая ему свое тело. И ни при чем тут злая судьба, муж-садист, псих Артур. Маму не изменили бы никакие люди и обстоятельства. Есть такая непреклонная вещь, как генетика. Мне с детства говорили, что я похожа на сестру своей бабушки. Она была самой красивой среди четырех сестер. И только она никогда не была замужем. Я была совсем маленькой, но запомнила слова дедушки об этой родственнице: «Она настолько злая, что ни одному мужчине на свете не пожелала красивой жены». Злая ли я? Нет. Просто недобрая. Не люблю делать и получать подарки. А мама была подарком людям. Вот такой талант.
Ах, Кирилл. Уже во сне я приплыла в его тепло, вдохнула его запах, захлебнулась в своей тоске. Вскочила в поту. Как дожить до утра? Утром я добьюсь, чтобы меня пустили к нему. Я заберу его с собой. Разрезанный, немой, слепой, глухой, неходячий — любой. Но пусть он дышит рядом со мной. Все остальное потом.
Подарок Диане
Не припомню, чтобы я когда-то развивала такую бурную деятельность. Я торопилась, как будто от меня в тот день зависела жизнь Кирилла. Как будто до вечера я могу угаснуть сама, ничего не успев. Как будто со всех сторон до меня доносятся стоны. Я верила, что когда Кирилл будет под присмотром моих кукол — тогда я помогу Диане, разберусь с ее чертовым отцом, распоряжусь своим главным наследством — скрытым от всех творчеством мамы. И, может, заработает, наконец, следствие, которое параллельно ловит всех карманников и сажает всех мирных пикетчиков. Может, они предъявят мне хоть одного убийцу? Ведь такое впечатление, что мои убийцы размножаются друг от друга. В тиши и покое.
Хронологию событий того дня я восстановила лишь поздно ночью. Увидела и услышала себя словно со стороны. Я звонила по разным телефонам, обвиняла в чем-то всех, даже бесценного Масленникова. Требовала, взывала, в глубине души умирая от страха: сейчас меня все пошлют, передо мной закроют все двери — и всему конец.
Но как-то получилось. И Кирилл, который все время молчал, лишь страдальчески морщился то ли от боли, то ли от ужаса перед моей агрессией, — вот он. Дома. Удивленно и насмешливо рассматривает кукол, терпеливо ждет, пока я прерву свои метания вокруг него.
— Остановись, — поймал он меня за руку, когда я подсовывала под него очередную подушку. — Ты замучила меня. Летаешь надо мной, как золотая пчела. Прекрати запихивать в меня еду, питье и таблетки. Я ничего не хочу. Я даже не очень хочу, чтобы зажили раны и прекратилась боль. Пусть все это будет как повод лежать рядом с тобой. Только этого я и хочу.
Я задумалась, глядя на него. Хирург сказал: пока Кириллу нужно жить очень осторожно. Меньше движений и меньше волнений. Кирилл прочитал мои мысли, ответил вслух:
— Да черт бы с ним, с этим хирургом и даже с моей спиной! Не сгорать же мне заживо, глядя на тебя?
И мы все нарушили. И пролетел такой важный день. Лишь вечером я позвонила в клинику, где лежала Диана, и просила передать ей, что я завтра утром приеду.
— Хорошо, — сухо сказала медсестра. — Может, и успеете.
Острые льдинки паники посыпались на меня со всех сторон. Но я больше не могла думать о смерти! У меня было сегодня несколько часов такой раскаленной жизни. И я хочу задержать ее до утра.
Утром я приехала в клинику, готовая ко всему. Я договорилась с Катей, маминой работницей, о том, что она уберет квартиру Дианы и устроит там генеральную стирку. Привезла свежевыжатые соки из дыни и арбуза, детскую еду: жидкую манную кашу и крепкий бульон в термосах. Мандарины, яблочное пюре, шоколадное мороженое в сумке-холодильнике. Большую коробку с подарком сестре я поставила поверх этого меню в сумку-тележку. Мне разрешили войти с ней. Я поблагодарила неприветливую медсестру, которая открыла мне дверь палаты, но в глаза ей не стала смотреть: мне не нужны чужие прогнозы. Я все пойму сейчас сама.
Диана спала. Глаза были закрыты, губы дергались, пропуская то ли храп, то ли хрип. Темные веки, провалы щек, большой лоб, обтянутый прозрачной кожей, под ней вздрагивают голубые вены. Я опустилась на стул рядом и смотрела. Как странно: Диана сейчас похожа на нашу маму. Выразительные, сильные скулы, упрямый подбородок и длинная мамина шея. Она застонала, сжала в руке комок простыни и выдохнула ругательство. Матерное. Да, здравствуй, сестра.
— Пришла? — нашел меня ее мутный, темный взгляд.
— Конечно, Диана. Как только разрешили. Твою квартиру сейчас убирают, а я принесла тебе еду и подарок. Давай начнем с соков.
— Покажи, что ты принесла.
Я поставила бутылочки и тарелки на ее тумбочке, налила в стакан сок.
— Дай, — нетерпеливо потребовала она. — Они не дают мне пить. У меня уже все сгорело внутри.
Я подняла ее голову одной рукой, другой прижала стакан к сухим, потрескавшимся губам. Диана сделала большой и жадный глоток, затем еще… И вдруг все фонтаном вылилось на меня.
— Да вот засада! Ничего не лезет, понимаешь?
Диана дышала тяжело, сок смешался с ее потом и слезами.
— Показать подарок? — спросила я.
— Давай.
Я осторожно вынула из коробки самую красивую куклу своей коллекции. Положила Диане в ладонь. Она подняла куклу, посмотрела недоуменно, пристально, пытаясь то ли что-то понять, то ли вспомнить.
— Это же кукла. А как дите. Никогда не видела такую. Никогда не было у меня. Ты точно оставишь?
— Конечно. Она с тобой и домой поедет.
— Не. Вика, забери! Они украдут, когда помру!
И я не стала ее разубеждать и утешать. Просто сказала:
— Нет. Она будет с тобой везде. А ты будешь рядом с мамой.
Я сложила еду обратно в тележку, вывезла ее в коридор, позвала сестру:
