– Похоже, погода окончательно испортилась, – констатировал он, когда небо заволокло серыми тучами и на землю упали вечерние сумерки. – Не нравится мне это.
– Мне тоже, – кивнул Инюшкин и еще крепче вцепился в руль.
И тут откуда-то из-за деревьев послышался протяжный вой.
– Это что такое? – опять прилип к окну Роман, силясь рассмотреть в серой мгле источник звука.
– Похоже, волк, – нахмурился Дмитрий Николаевич.
– Отстой! Только этого не хватало.
В ответ на слова парня вой стал доноситься с разных сторон. Сосчитать источники звука не представлялось возможным, да и не видно их было между деревьями, но Волкогонов мог поклясться, что хищников не меньше десятка и они бегут за машиной.
Внезапно перед машиной мелькнула серая тень, «Лада» резко вильнула и скатилась в кювет. Хорошо, что скорость была не велика и пассажиров только тряхнуло. Однако, если бы они не были пристёгнуты, дело могло закончиться разбитыми о приборную доску лбами.
– Твою же ж!!! – стукнул по рулю кулаками Дмитрий Николаевич. – Чтоб тебя разорвало, чертова зверюга!
Посидев пару минут в полном молчании и успокоившись, Инюшкин снова выжал сцепление и попытался выехать на дорогу. Не тут-то было – машина засела основательно.
– Мы застряли, – подытожил он сквозь зубы. – Придется выходить толкать машину и надеяться, что у нас хватит сил вернуть ее на дорогу.
– Хорошо, – с готовностью согласился Роман, хотя никакого желания вылезать не испытывал. На улице мело все сильнее, где-то неподалеку выли волки, а видимость была почти нулевая. Но выхода не оставалось – ждать эвакуатор в такую погоду можно было до посинения (в прямом и переносном смысле).
Когда оба путешественника выбрались из автомобиля, они почувствовали просто ужасающий мороз. Казалось, что температура упала вдвое по сравнению с пензенской. Ветер пробирал до костей и швырял в лицо пригоршни обжигающего снега. Сугробы намело чуть ли не до пояса, и каждый шаг давался с трудом.
Сколько Инюшкин и Волкогонов мучились с машиной, сказать было сложно – они совершенно потеряли счет времени и обессилели. Чтобы вытолкнуть «Ладу» на дорогу, им пришлось снять куртки и бросить их в снег под колеса в надежде дать автомобилю хоть какой-то шанс выехать. От холода зуб на зуб не попадал, и, останавливаясь передохнуть, Роман замечал мелькавшие за деревьями темные тени. Вой надвигался на двух полураздетых путников со всех сторон. В конце концов Дмитрий Николаевич не выдержал, включил фары и несколько раз ударил по клаксону. Волки отступили, но не слишком далеко. Эту процедуру пришлось повторять еще несколько раз, пока наконец-то «Лада» не оказалась снова на дороге. Но и тут не удалось перевести дух.
Как только затихло победное «да!», которое выкрикнул Роман, подхватывая свою засыпанную снегом и грязью куртку, на дорогу, одинокую машину и двоих путешественников обрушилась гнетущая тишина. Пропали все звуки, включая волчий вой, треск веток и завывания ветра.
Из-за деревьев слева от дороги выступила исполинская фигура, больше похожая на галлюцинацию, чем на что-то реальное. Она состояла изо льда, снега и синего пламени, и от нее веяло таким нечеловеческим холодом, что становилось понятно: именно такой холод люди называют «могильным».
Не отрывая глаз от гиганта, Инюшкин прижался спиной к открытому проему машины и пошарил одеревеневшей рукой по спинке водительского сиденья. Нащупав ручку своей сумки, он быстро вытянул ее, извлек оттуда пухлый бумажный пакет и быстро развернул его.
– Мороз-Мороз, иди блины есть! – закричал учитель и изо всех сил швырнул в ледяного колосса содержимое пакета.
Мороз-Мороз ходи на кутью,
Не ходи на овес-пшеницу да на всякую пашницу!
Иди за леса, ходи за море,
Не дари холод, забери горе!
Фигура сделала странное движение и отступила за деревья, снова растворяясь в белом мареве снежной метели.
– В машину, быстро! – скомандовал Инюшкин, и через секунду «Лада Калина» уже на всех парах катила в сторону Наровчата.
– А что там было? – через некоторое время спросил Волкогонов.
– Блины жена напекла. А тут я как-то сообразил – это же поминальная еда. На поминках ее едят. Славяне такой едой задабривали Мороза, – ответил Инюшкин. – И заговор этот такой же. Чтобы накормить Мороза – чтобы он ушел.
– Понятно. Ну классно, что вы оказались правы и все получилось.
– Согласен. Только теперь нам есть в дороге нечего…
– Не страшно, я с собой бутеров набрал. И бабушкиных пирожков. Они очень вкусные.
– Замечательно. Тогда не пропадем, – впервые за поездку улыбнулся Дмитрий Николаевич и откинулся на спинку сиденья.
Глава двенадцатая
– Вот она, – сказала медсестра, открывая дверь в палату, и сокрушенно добавила: – Только не уверена, что Ирина Сергеевна сможет многое вам рассказать.
Инюшкин кивнул, и они с Романом переступили порог.
В помещении царил полумрак. Шторы были задернуты, а у постели больной горел маленький ночник на тумбочке. Обстановка была очень скромная, пахло затхлостью и больничной едой. На кровати под одеялом, поднятым до самого подбородка, лежала маленькая сморщенная старушка. Она не мигая смотрела в стену перед собой и на посетителей никак не отреагировала.
Дмитрий Николаевич вспомнил черно-белую фотографию, которую видел в потрепанном личном деле, но лежащая перед ним пожилая женщина никак не походила на бойкую Инессу Октябреву. Это уже был больше призрак, чем живой человек. Впрочем, сомневаться не приходилось – перед ними лежала именно она: исхудавшее и сморщенное лицо все так же обрамляло строгое каре, хотя волосы стали совсем белыми и редкими.
На минуту посетители замерли у входной двери, не решаясь пройти дальше в палату. Витала здесь какая-то странная, немного пугающая энергия, которая исходила (и Волкогонов, и Инюшкин могли в этом поклясться) от маленького неподвижного тела на кровати.
Инесса Октябрева давно перестала быть ярой комсомолкой, превратившись в сухонькую старуху, неподвижно лежащую на кровати в полном одиночестве. Что держало ее в этой жизни? Или кто?
– Здравствуйте, – несмело произнес Волкогонов, делая шаг вперед. – Извините за беспокойство, но у нас к вам есть очень важный вопрос.
Парень заметно нервничал. Невзирая на холод в палате (а здесь тоже отопление не справлялось с жуткими морозами последних дней), щеки у него раскраснелись, а на лбу выступила испарина. Он мучительно подыскивал каждое слово, хотя обычно за ним такого не водилось. По сути, слово – это было именно то, чем Роман владел в совершенстве. Но перед этой маленькой пожилой женщиной, беспомощной и слабой, он растерял весь свой запас красноречия, уверенности и юношеского всезнайства.
– Мы из четвертой школы… В Пензе. Помните?.. Вы проходили там практику в тридцатых годах? Ну когда в институте учились…
