— Зачем фоторобот? Я вам его и так нарисую по памяти. Мне нужен лист бумаги и карандаш, — ответила Яна.
Подполковник выполнил ее просьбу, скептически улыбаясь.
Яна заскрипела грифелем, и очень скоро на бумаге возникло мужское лицо с хитрым прищуром глаз.
— Да… Айвазовский отдыхает, — покачала головой Вера Ивановна.
— Айвазовский писал море. А это портрет! — гордо ответила Яна и положила лист бумаги перед подполковником.
— Красиво. Прямо как живой.
— Я хорошо училась в художественной школе, — не без гордости ответила Яна.
Она всегда знала, что если бы не стала врачом, то обязательно нашла бы себя на художественно-дизайнерском поприще.
— Молодец! Пробьем по базе данных. Ну а вам, милые дамы, думаю, на сегодня хватит. Отпускаем вас, пока…
— Ты меня отпустил пятнадцать лет назад, — заявила Люба, — а теперь нечего жалеть. Разбирайтесь сами с этим кладбищенским дерьмом. Мы — исключительно пострадавшая сторона, и нечего нам грозить.
С этим было трудно поспорить.
Когда женщины вышли на крыльцо, уже светало.
— Наконец-то свежий воздух! — вдохнула вдова. — Слушай, а бывший твой все-таки зануда!
— Я не смогу наслаждаться никакой свежестью, пока не приму душ, — сказала Яна.
— И я вас понимаю! — засмеялась Люба. — Айда ко мне!
— К вам? — переспросила Яна.
— Так я живу недалеко.
— Я согласна, — ответила Цветкова.
— И я с вами, а то что-то страшновато одной, — ответила Вера Ивановна.
— Тебе-то что страшновато? — хохотнула Люба. — Как ночью на кладбище идти к своему Егору, так ты — смелая, а сейчас вдруг, видите ли, испугалась… Ладно, поехали все вместе!
— Офигеть! — Это единственное, что смогла вымолвить Яна, когда увидела дом, а точнее, особняк Любы, хотя Цветкова много чего повидала в своей жизни.
Яне казалось, что она попала в райское место.
Особняк невольно поражал своими масштабами, необычностью архитектурных элементов и роскошью. Главный вход находился между двумя внушительными античными колоннами, разместившимися на устойчивых пьедесталах. Массивную деревянную дверь венчало аркообразное окно. Территория была обнесена высоченным забором. Разнообразные цветы росли на затейливых клумбах, стриженый газон, фонтанчики с водой, декоративные водопады и пруд с лилиями — всё это вызывало удивление.
Женщины вошли в дом.
Шикарная двухэтажная гостиная впечатляла своей изысканностью и комфортом. Мраморные колонны, картины в тяжелых рамах, хрустальная люстра с искрящимися подвесками и антикварная мебель, шелковые обои произвели на Яну неизгладимое впечатление.
Яна застыла на пороге с открытым ртом.
— Впечатляет? — поинтересовалась Вера Ивановна.
— Это кем же надо работать, чтобы такой дом отгрохать? — спросила Яна.
— После развода с господином Калугиным, которого вы имели честь лицезреть, я вышла за бизнесмена, занимающегося нефтью, — объяснила Люба.
— Ну, понятно. И где он?
— Перехватить хочешь? Опоздала. Уже увели. Бросил и женился на молодой, — улыбаясь, ответила Люба. — А этот дом — отступные мне и нашему общему сыну, да и к падчерице он хорошо относился. Обыкновенный кобель, а так человек неплохой.
— Хорошие отступные…
— Что есть, то есть. Он еще и алименты платит исправно, и зарплату прислуге, я одна с таким домом и территорией не справилась бы. Я работаю. Занимаюсь флористикой, хотя, конечно, могла бы бездельничать. Прошу в столовую.
— Мне бы сначала душ, — робко попросила Яна, которая боялась даже ступать по мозаичному полу.
— У меня и душ, и джакузи с гидромассажем, и бассейн. Я вас провожу. А потом спускайтесь в столовую, я пока на стол накрою. Что-то проголодалась я от нервов…
В большой ванной комнате, напоминающей перламутровую раковину, Яна почувствовала себя неуверенно, особенно когда разделась перед большим зеркалом. То, что она выглядела узницей концлагеря, Цветкову уже давно не смущало. Ее смущали синяки и ссадины. Погрузив свое измученное тело в теплую воду, Яна наблюдала, как пузырьки пены переливаются всеми цветами радуги. Цветкова закрыла глаза, и тут же в памяти всплыло улыбающееся лицо Мартина, словно ей в мозгу сделали татуировку.
«Какой кошмар! Когда же это наваждение закончится? Боль не утихает! Даже наоборот. Я так хочу увидеть Мартина, хотя бы одним глазком!»
Она дотронулась до шеи, губ, представила, что ее целует любимый Мартин, и со стоном погрузилась в воду с головой. Задержав дыхание, она резко вынырнула, пытаясь таким образом отбросить навязчивые мысли.
Яна облачилась в пушистый банный халат цвета спелого персика. Отдохнувшая, посвежевшая, но с незаживающей раной в сердце она отправилась в столовую, откуда раздавалось женское пение. Подруги уже накрыли на стол и откупорили бутылочку не самого дешевого коньяка. При появлении Яны они разом посмотрели на нее и замолчали. Повисла пауза.
— О господи! Это вы?! — наконец-то воскликнула Люба. — Я даже дар речи потеряла. Думаю, откуда русалка в доме? А вы, оказывается, такая красотка! С ума сойти!
— Вы точно моего Егора не знали? Он бы такую не пропустил! — снова взялась за старое вдова.
— Точно не знала. Зато теперь знаю, что памятник у него очень тяжелый, — ответила Цветкова.
— Садитесь и угощайтесь. Давайте выпьем за знакомство, — Люба радушно пригласила к столу.
— Выпью с удовольствием! Мне согреться надо. Даже горячая ванна не спасла. До сих пор ощущаю холодный мрамор памятника. За вас, девочки! Вы меня спасли, причем дважды!
— Тогда сразу по второй! — подлила ей Люба.
— Ой, как крепко!
— Французский. Двадцать лет выдержки! Вы закусывайте. Яна, а вы знаете застольные песни? — спросила Люба, которая уминала ветчину, накалывая сразу по три куска на вилку.
— Вообще-то, да… — ответила Яна. — Птицы в полете, по крайней мере, от моего пения не дохнут.
— «Вот кто-то с горочки спустился…» — затянула Люба, и Вера Ивановна с Яной подхватили на разные голоса.
Так они и сидели — пили, ели и пели.
— У нас с Верой нелегкая женская доля, — сказала Люба. — А у вас есть раны на сердце? — обратилась она к Цветковой.
— Странно слышать про нелегкую женскую долю, особенно от вас, — хихикнула Яна.
— Это только впечатление, что я как сыр в шоколаде, — залилась слезами Люба, уже дошедшая до кондиции. — Люблю я его, ирода!
— Кого? — растерялась Яна. — Мужа, который бросил? Так он же предатель! К молодой ушел. Мерзавец!
— Нет! Она всю жизнь Витьку любит. Мента своего, — пояснила вдова.
