Сие было бы с нашей стороны республиканство на французский лад! Наши цари пред нами никакой вины не сотворили, и нам от них не для чего отрекаться. Более 1000 лет, как род Багратионов есть царственный; многие из них за Христа и за нас мучение восприяли и кровь свою проливали, и мы при них умирали.
Итак, отрицание от них не есть наше дело, а выдумка обманщиков; наше желание и просьба в том состоит, чтоб духовное завещание ознаменовавшего себя великими подвигами на пользу отечества покойного царя Ираклия было утверждено и по силе его дан бы был нам царь, с которым оставались бы мы под Высочайший покровительством Вашим и по мере сил наши и употребили бы себя на службу В. В. Сего просим от В. И. В. с коленопреклонением и воздыханием»
[193].
Шероховатости и конфликты, сопровождавшие введение русских порядков вслед за падением царства Грузинского должны были быть тем сильнее, неприятности и разочарования тем ощутительнее, что, несмотря на многовековое общение, грузины имели самое смутное представление о России. Добиваясь ее поддержки, они не старались, да и не могли бы отдать себе отчета в том, что сулит им помощь России, чем все это может кончиться, каковы вообще строй России, ее государственные порядки и т. д. Грузины хорошо знали, были наслышаны о могуществе России, затем глядели на нее суеверными глазами православных людей, ищущих спасения от «агарян» в Третьем Риме. Впрочем, мы уже говорили о несложности и нехитрости их политики. Далее, этот народ, состоявший из дворянства, духовенства и крестьян — всех, одинаково порабощенных всяческой рутиной, — так привык к формам и явлениям жизни, не изменявшимися веками; этот консервативный в силу этого народ, говорю я, не мог предвидеть, какая коренная и всесторонняя ломка его ожидает, поэтому неудивительно, что грузины почувствовали себя на первых порах очень жутко, когда очутились лицом к лицу с государственностью иного масштаба и иного пошиба, чем привычные для них.
Народ во всех отношениях «иррегулярный», они не могли сразу сжиться со строгостями такого полицейского государства, каким была Россия; вдумайтесь в это обращение кахетинского дворянства к ген. Гулякову летом 1802 г., сопоставьте его с приведенным выше адресом Государю, и мировоззрение тогдашних грузин будет у вас на ладони
[194].
Но времена изменились, и это обращение, в каждой строке которого чувствуется старина с ее наивной пластикой слов и убеждений, цельных, как глыба, выкованная молотом истории на наковальне времен, это обращение приобщено было к делу о бунте. И, конечно, хотя мало соответствия между благородным стилем этих заявлений и теми героями военной и гражданской служб, которые призваны были судить их авторов, но именно последние были представителями умирающего прошлого, осужденного историей, а первые или, вернее, тот порядок, представителями которого они являлись, открывал для Грузии двери если не лучшего, то более регулярного будущего.
Как совершались водворение и упрочение русских властей в крае, как постепенно Грузия стала на новые рельсы и как старая лояльность переродилась в иную, имперскую лояльность, это выходит за пределы нашей темы и относится к истории Кавказа в XIX веке.
Но не сразу рушились все элементы старой Грузии: сначала пало царство и царь, затем самостоятельная церковь, наконец, медленно, но все ускоряясь, шло и идет распадение старых сословий, старых форм хозяйства, старых суеверий, нравов, обычаев.
II
Императрица Екатерина II, как мы показали, смотрела на Грузию с точки зрения своих отношений к Турции и Персии. Для чего нужны были грузины в 1769–1774 гг.; и какое отношение имел трактат 1783 г. к персидским предприятиям России, все это нами рассмотрено.
Спрашивается, что побудило императора Павла так неожиданно присоединить Грузию? Присоединение это не входило в планы екатерининских вельмож первого и второго призывов, конечно, не из уважения к «правам народов», а просто потому, что об этом не думали, это не стояло на очереди. Правда, когда между графом Тотлебеном, начальником экспедиционного отряда, и царем Ираклием произошли крупные разногласия, дело дошло до того, что Тотлебен стал приводить население к присяге на верность Императрице и собирался низложить Ираклия; когда посылали в Грузию и снабжали инструкцией гвардии офицера Языкова для расследования дела, то ему давали указания и на тот случай, если Ираклий уже лишен Тотлебеном владения
[195]. Так широко понимали в Петербурге полномочия русского генерала и так мало значили там права царя, приглашенного, в качестве единоверца, действовать в борьбе с общим неприятелем
[196].
Но позже преемнику Тотлебена, генералу Сухотину, внушали, что не имеют в виду приобретения Грузии
[197].
