– Не верится даже… – улыбался боец, сидя на коленях возле Николаева. – Я, как немцы стрелять начали, думал – хана нам!
– Ничего! – подмигнул ему Речкин. – Пущай выкусят, суки сыны!
Алексей внимательно осмотрел всех трех своих подопечных в поисках материала для перевязывания ран. Номоев, Макаров и Николаев уже пожертвовали оба своих рукава на бинты. Подолы гимнастерок были оборваны почти по пояс.
– Исподнее осталось у кого? – спросил он.
– Подштанники только… – отозвался Макаров.
Рукав на раненой руке у Алексея еще был цел. Иного выхода не оставалось. Рывком Речкин оторвал его и стянул с руки, обнажив окровавленное тряпье, которым Розенблюм перевязывал рану уже больше суток назад.
Рука уже почти не беспокоила лейтенанта. Немного нарывало и жгло саму рану, да и только. Шевелить же ей он мог так же свободно, как и второй.
– Что это у тебя? – нахмурился Речкин, увидев кровавое пятно на животе Номоева.
– Ерунда! – махнул рукой боец. – Царапнуло в бок слегка, когда со склона бежал!
Алексей ничего не ответил. Сложил в несколько слоев оторванный рукав и потянул за плечо Николаева, чтоб вновь уложить его на живот. Подсобил Номоев. Осторожно касаясь спины раненого, Речкин протер, насколько это было возможно, область вокруг ран. Всего их оказалось две. Одна была на левом боку, сквозная, а вот вторая гораздо опаснее – в самом центре спины, рядом с позвоночником.
– Серьезные раны… – раздосадованно констатировал Речкин. – Главное, чтоб легкие были целы.
– Если крови нет изо рта – значит, все хорошо! – утешил его Номоев.
Речкин лишь коротко, но осуждающе покосился на бойца и принялся перевязывать Николаева. Пришлось отдать еще несколько полос материи с гимнастерки, а Номоев порвал на тампоны свою пилотку, которая была заткнута у него за ремень.
– Ну… – выдохнул Речкин, вытирая ладонью пот со лба, – вроде все…
Дождь заметно поутих. Исчез всепоглощающий, монотонный, ливневый шорох. Плотная серая стена небесной воды проредилась, открылись невидимые до этого глазу сопки и скалы вокруг. Издали даже стал прорисовываться знакомый силуэт Угловой.
– Ну что там? Спокойно все? – обратился Речкин к Макарову, усевшись на землю.
– Да… – коротко ответил Макаров и добавил: – Удивительное дельце…
– Может, решили, что перебили всех? – предположил Номоев.
– Вполне! – подхватил его версию Макаров, перевернувшись на спину. – Сколько там наших осталось!
– Миша, Харуллин… – почти шепотом, с горечью, пробормотал Речкин, задумчиво смотря куда-то вдаль.
– Галсатэ… – тихо добавил Номоев.
– Скольких ребят положили… – зло процедил сквозь зубы Макаров.
В воздухе повисла тишина. Молчал Речкин, сидя на земле и широко разложив руки на коленях. Молчал Номоев, сидя на корточках возле Николаева. Молчал Макаров, лежа на холодной, покрытой насквозь сырым мхом земле возле своего «ДП». Три усталых, бледных, покрытых обильной щетиной, перепачканных грязью, просоленных порохом и потом лица. Три пары красных от недосыпа, просквоженных холодными ветрами, видевших то, что за рамками человеческого понимания, глаз… Молчали… Молчали об обиде за свою поруганную землю, о страхе и ужасе, который довелось им пережить, о своих павших товарищах. Никем не объявленная минута молчания длилась недолго.
– Пора идти! – оборвал ее Речкин, подняв с земли автомат и вставая на ноги. – До Титовки нам при наших раскладах часов пять – не меньше. А там, судя по вчерашним отзвукам боя, и до наших недалеко!
Глава 16
Шли медленно и осторожно. Валила с ног невыносимая усталость, но надо было как можно дальше удалиться от Угловой. В сложившейся обстановке хорошо бы им было уйти от ручья, путь вдоль которого был весьма предсказуем. Но петлять среди бесчисленных сопок, болот и озер не было уже ни сил, ни времени. В дороге время от времени останавливались, пили воду и жевали размокший от воды ягель. Несли Николаева по очереди: то Макаров и Номоев, то Номоев и Речкин, то Речкин и Макаров.
Следов боев почти не встречали. Где-то нашли несколько наскоро сложенных из камней брустверов, попадались отдельные стреляные гильзы, немецкие и советские, несколько глубоких воронок от авиабомб.
На берегу большого озера, в которое очередной раз впадал ручей и вновь продолжал свой путь из него же, они наткнулись на труп советского солдата. Его убили несколькими выстрелами в спину. Судя по синюшной отечности и стойкому сладковато-тошнотворному смраду, погиб он пару дней назад. Видимо, на первый или второй день наступления. Макаров с отрешенно-каменной маской на лице торопливо обыскал его. Оружия, документов и самого вожделенного – еды при нем не было. Нашли лишь с десяток патронов, но и ими не стали разбрасываться – забрали с собой.
Погода постепенно менялась. С приближением дня дождь совсем помельчал, уже лил кратковременными зарядами. Поднялся незначительный, но очень прохладный ветерок, который разорвал серый покров облаков, дав волю солнечным лучам.
Насквозь сырая форма плотно облегала тело, ветер холодил ее, отчего бросало в дрожь. Идущих спасало лишь то, что они беспрестанно двигались, да еще и тащили своего товарища. Николаева же приходилось растирать руками во время коротких передышек, чтоб не переохладился. В сознание он так и не приходил. Его накрыли еще одной шинелью и несли головой вперед, как и положено раненому. Не то чтобы из суеверий, но все же…
Вокруг стояла тишина. Лишь ближе к обеду над сопками пронеслись несколько немецких бомбардировщиков, через пару минут вдали прогремело с пару десятков взрывов, а затем началась плотная стрельба. Время от времени со стороны Рыбачьего ветер доносил отголоски пулеметных очередей.
Все трое едва держались на ногах. Спотыкались, падали и вновь вставали. Речкин хотел увести людей как можно дальше от Угловой, хотя и сам едва находил в себе силы. Каждый новый шаг давался с большим трудом, но все трое молчали, словно ожидая – кто сдастся первым.
Они поднялись по очередному склону очередной сопки. Скорость их передвижения была настолько ничтожна, что этот не самый крутой подъем они преодолевали долгие полчаса.
– Все! Привал! – взмолился на выдохе Макаров.
Он шел последним, держа шинель с Николаевым со стороны его ног. Остановившись, Макаров стал медленно опускаться на землю. Речкин молча подчинился ему. Они уложили раненого на густую поросль мха вперемешку с кустами черники.
Алексей поднес ладонь к приоткрытому рту Николаева. Едва ощутимое тепло коснулось его ладони.
– Жив еще? – тяжело дыша, спросил Макаров, снимая с головы осточертевшую ему каску.
Речкин впился в него полным злости взглядом.
– Да не… Я так!.. – отмахнулся Макаров, заметив на себе этот колючий взгляд.
– Товарищ лейтенант! – вдруг громко прокричал Номоев.
