В углу умирал ефрейтор со вздутым животом и опухшими ногами, умирал молча, не прося о помощи, не шевелясь, с открытыми глазами и скрещенными на груди руками. С другой стороны входа, за лестницей, бился об пол молодой солдат двадцати лет, на его губах выступила пена, а глаза дико вращались, но вскоре он затих – смерть избавила его от судорог и болей.
Есть было нечего, а если у кого и была еда, то тот боязливо прятал ее – в темноте этих подвалов человеческая жизнь не стоила и куска хлеба. Понять это сможет только тот, кто сам однажды голодал и кто знал и знает, что значит крошка хлеба.
Самым страшным были вши, которые вгрызались в кожу и проникали в раны, лишая людей сна. Тысячами они покрывали тела людей и остатки одежды, и только после того, как наступала смерть или начиналась лихорадка, они покидали тело, как бегущие крысы покидают тонущий корабль.
Омерзительная, кишащая масса этих тварей перебиралась к тому, кто лежал рядом и был еще жив, и прочно обосновывалась на новом месте. И не было никого, кто мог бы помочь этим несчастным.
Там, где было возможно, мертвых относили во двор или складывали их как бревна в воронке от взорвавшейся бомбы. Однажды в подвалах появился врач, но он просто искал убежища во время бомбовой атаки, начавшейся в тот момент, когда он направлялся к «своему» подвалу, где его так же ждали и звали, как и здесь. Правда, он и у себя мог оказать помощь далеко не всем – страданий и боли было слишком много.
Тот, чей мозг еще работал, мог предположить, когда наступит его конец, и при этом он знал, что бессмысленно кричать и шуметь, а также сопротивляться. Собственно, кому или чему сопротивляться?
Умирали многие, и, прежде чем кто-либо замечал, что его сосед уже мертв, проходили часы и дни. Поскольку тела никто не выносил, их передавали от одного к другому, перекатывая, как мешки, через людей, которые еще могли подняться, через все помещение, проходы, горы лохмотьев и зловоние.
Так трупы достигали стены, где их протискивали в отверстие, откуда они скатывались в воронку от двухсот пятидесятикилограммовой бомбы. В воронке уже лежали сотни трупов, среди которых попадались еще теплые тела, но они принадлежали тем, у кого уже не было сил издавать какие-либо звуки.
Перед входом в подвал ждали уже другие и по возможности пытались проникнуть в помещение, и никого из них не удивляло, что из подвала еще ни разу никто самостоятельно не вышел, – они все равно старались войти в него.
Мертвых не считали и не снимали с них личные знаки, лишь иногда заглядывали в их сумки в надежде найти там немного хлеба. Никого из новичков не интересовало, от чего умер тот или иной солдат, – главное, что люди умирали быстро, а для ожидавших снаружи на ледяном ветру это означало, что каждый раз освобождалось еще одно место.
Умирали не только в подвалах… умирали везде. По усталым, обессилевшим телам людей прокатилась волна агонии, они уже ничего не боялись.
В подвалах не было ни страха, ни паники, и здесь им не приходилось быть свидетелями того, как падает дисциплина среди офицеров штабов там, на поверхности. В подвалах они уже не держали палец на спусковом крючке и уже не сидели в своих ледяных норах, как те, у которых закончились последние патроны.
Те, кому удалось вырваться из… кольца и вернуться на родину, будут в своих мыслях и воспоминаниях часто возвращаться в то ужасное время и в минуты покоя, закрыв глаза, внутренне прислушиваться, чтобы услышать песню степей.
Эта песня звучит нежно и звучно, как легкое колебание крылышек стрекозы или как слабый, нежный звук, который раздастся, если пальцем легко провести по гладко отшлифованному стеклу. Мелодия степи звучит сладко и маняще и одновременно пе – чально.
Слушая звуки этой мелодии, можно представить себе голубое небо и яркое солнце, а также тень от облаков и зарницу – все это похоже на музыку Моцарта, в которой благословенное голубое небо смеется над серебристыми аккордами до тех пор, пока порыв холодного ветра не поднимет с земли опавшие листья и не бросит их на ваши радостные столы.
Многим известна эта песнь степей: ее часто слушали днем, когда воздух над степными просторами был наполнен жужжащим и мерцающим зноем, ее слушали в вечерние часы, когда в воздухе исполняли свою головокружительную пляску мириады комаров, в последние дни октября, когда над степью бушевали осенние ураганы, и когда в неподвижные и безмолвные зимние ночи до людей доносились тихие напевы смерти, и когда в бледном свете луны бродили черные тени волков, ее слушали и позже, когда уже ничего не двигалось, кроме легких снежинок, круживших над полями, окутанными смертельной тишиной.
В мыслях… воскресало прошлое, слышался суровый голос войны, чувствовалась внутренняя дрожь, от которой трясло все тело, вспоминались дикие боли и закоченевшие души, страх перед неизвестным, смерть товарищей, безумный шквал артиллерийского огня и горизонт, который они сами создали из огня и стали, и при этом все равно мерзли и промерзали насквозь…
Глава 32
Из беседы штабных офицеров вермахта 28.1.1943, г. Бобруйск
– Итак, Карл, несмотря на все предупреждения и попытки этого не допустить, окружение под Воронежем все-таки состоялось!
– Да, Вильгельм. Русские в этот раз были сильнее. Они смогли прорвать все нами подготовленные линии обороны.
– В который раз, кстати! Вспомни Минск, Кавказ, Ростов, Новгород… Сколько наших парней остается в распоряжении у командования 6-й армии?
– Точной цифры пока нет. Многие подразделения смешались, кто-то все еще пытается прорваться через линию окружения или не вышел на связь с командованием.
В штабе ГА считают, что в окружении может находиться более полумиллиона человек. Тринадцать и остатки еще двух дивизий в районе Россоши. Около 20 наших и 3–4 дивизии наших союзников в районе Воронеж – Старый Оскол – Касторное. Из состава 6-й полевой армии – порядка 300 тысяч, в том числе 232 тысячи немцев, от 50 до 52 тысяч русских перебежчиков, украинцев и казаков. Сюда же надо добавить примерно 100 тысяч человек из числа 2-й венгерской армии
[151], около 10 тысяч румын из состава 4-й румынской армии.
До сих пор нет сведений о количестве попавших в окружение солдат из частей 8-й итальянской армии, точнее из ее Альпийского корпуса – а это 4 дивизии
[152]. Нашего 24-го танкового корпуса, в состав которого входили 5 пехотных
[153] и 27-я танковая дивизия, а также несколько отдельных пехотных полков.
Но опять-таки это примерные и неподтвержденные цифры. Можно с уверенностью утверждать, что в первые десять дней русского наступления 2-я венгерская армия потеряла 105 085 человек убитыми, ранеными или пропавшими без вести. То есть примерно половину от имевшегося на начало русского наступления личного состава этой армии. Примерно такие же потери у итальянцев и румын.
