Офицеры батальона практически все были свои «доморощенные» – из тех, кто в батальоне еще рядовым начинал. Так что службу знали и строго спрашивали за все. Я на хорошем счету был, потому в наряды и не попадал. А «залетчикам» постоянно доставалось – вместо отдыха работать на кухне или на заготовке дров.
Времени для отдыха мало оставалось. Только вечерами пару часов до отбоя да после обеда в выходные дни можно было потратить на себя. Да и то старались их тратить по-разумному.
По рабочим и выходным дням в клубе бригады и поселковой школе для бойцов работала вечерняя школа. Многие из нас же только начальную и семилетнюю школы закончили, а тут под руководством учителей проходили курс средней школы. Еще у нас большим спросом пользовались кружки – те, где изучали иностранные языки – немецкий, польский, белорусский. Один старый еврей идиш преподавал, но к нему мало кто ходил. В основном все на немецкий налегали.
Каждую пятницу и в выходные по вечерам после киносеанса на площадке перед клубами бригады и поселка под духовой оркестр были танцы. Туда народа много набиралось. Девушки приходили и наши бригадные, и поселковые, и из банно-прачечного комбината, и из зенитного полка, и даже с авиабазы и школы снайперов. Все равно их на нашу ораву мало было. Нас все-таки в бригаде больше пяти тысяч было. А девушек в три раза меньше. Порой между мужиками до скандала доходило из-за того, чтобы потанцевать с понравившейся девушкой. Правда, все же старались без мордобоя обходиться, а то можно было спокойно на губу или в штрафбат залететь.
Жили мы в землянках, построенных еще несколько лет назад. Землянка, если за ней следить, очень хорошее и теплое жилье. В нашей части из тех, кто инвалидность в боях получил, строительную бригаду сформировали. Пока части в расположении не было, они следили за всеми жилыми помещениями – ремонтировали крыши и стены, печи и нары, строили новые здания. С приездом бойцов они переходили на другие объекты – заготавливали материалы для домов в поселке, но и о нас не забывали, заходили печи осматривали. Мы от них не отставали, многое старались сами сделать. Руки-то мирной работы хотели, а не только убивать.
Из госпиталя я в ношеном и неоднократно ремонтированном обмундировании приехал. То, что на складе нашлось, то и выдали. В батальоне меня переодели. Выдали: теплое толстое нижнее белье, специальную ватную куртку с капюшоном, брюки стеганые, ватные, с лямками на плечах, почти по самую грудь. Шапку, рукавицы с указательным пальцем, белый маскхалат и валенки. Снега-то, несмотря на то, что вроде как весна была, вокруг еще хватало. В лесу по грудь снега местами было.
Дней через пять после моего приезда по «солдатскому телефону» новость прошла – якобы в бригадном разведбате из «старичков» хотят сформировать лыжную разведывательно-диверсионную роту. Брать вроде как туда хотят тех, кто на лыжах хорошо стоит. Наш ротный заводила Сашка Решетников ко мне сразу приставать стал: «Ты же лыжник! Давай подавай рапорт о переводе туда». Я и вправду, как приехал в часть, сразу же на лыжи встал. Нравилось мне ходить на них по зимнему лесу. С разрешения ротного каждый день по пять-семь километров вокруг гарнизона бегал. Но рапорт о переводе подавать не стал – сказали же, что туда «старичков» брать будут, а я без году неделя в части. Тем не менее в разведроту все же попал.
Их ротный старший лейтенант Малин меня на лыжной пробежке приметил и ко мне пристроился. На слабо меня взял. Кто первым до финиша дойдет. Да я сильнее его оказался. Первым пришел. Тогда-то мы с ним познакомились. Так мы с ним пару дней посоревновались, потом к нам еще пара ребят из его роты присоединилась. Вот мы и бегали наперегонки. Но я все равно первым к финишу приходил. Старший лейтенант Малин меня как то в сторонку отозвал и предложил к ним в роту перейти. Я сначала отказывался – неудобно мне перед своими товарищами было. Только пришел в роту и снова уходил. Кроме того, я же судимый был. Хоть и сказано нам было прокурором после освобождения из лагеря об этом не вспоминать, но слов из песни не выкинешь. Об этом и своих сомнениях я Малину без утайки рассказал. Но он меня убедил, что это для них мелочи. Уговорил-таки меня Юрий Иванович. На следующий день я уже в разведроте обосновывался.
Почти два месяца опять учился. Минно-взрывному делу, разведке местности, чтению топографической карты, снятию часовых, самообороне без оружия, немецким Уставам.
С апреля батальоны бригады в составе батальонных тактических групп на фронт выезжали, в боях участвовали. Скоро и до нас очередь дошла…
Глава 38
Дела житейские, и не только
Утром, лежа в кровати, я смотрел, как, уткнувшись носом в подушку, подоткнув под себя одеяло, свернувшись клубочком, мирно спала Таня. От нее веяло чистотой и обаянием. Вспомнилось читанное в свое время у Ксении Газиевой:
От этой женщины немного пахнет грустью,
Она, как яд, впиталась в шлейф духов.
У этой женщины одни глаза – искусство,
С лица земли стирают всех врагов…
От этой женщины немного пахнет детством,
Шальною, неподдельной простотой.
Во взгляде изумленном солнца блестки,
И нежность прячет часто за душой…
От этой женщины немного пахнет чудом,
Надеждами, мечтами… Только их
Она когда-то поклялась: «Я позабуду…»
Шагнув вперед и сдерживая крик.
От этой женщины немного пахнет властью,
(Как героиня неотснятого кино),
От этой женщины безумно пахнет страстью,
И кто-то часто смотрит ей в окно…
И этот «кто-то» никогда не сможет
Все изменить и прошептать: «Прости…»
От этой женщины немного пахнет прошлым,
Из года в год сжимая ей тиски…
Ладно, не будем мешать наслаждаться сном человеку. Ей и так досталось в эти дни.
Потихоньку встав с постели, я, плотно прикрыв за собой двери, пробрался на кухню. Подняв шторы светомаскировки, сварил себе в турке кофе. Целый мешок отличного кофе мне в Алексеевке презентовали бойцы, нашедшие его в штабе генерала Яни. Вот теперь мы с женой балуемся им по утрам. Да, именно с женой. Не далее как позавчера оформили законный брак. А все Кобулич виноват! Пригласив к себе в кабинет, с напущенной строгостью сказал, что он с семьей собирается погулять у нас на свадьбе и желательно через три дня, на которые мне дается кратковременный отпуск. А то, понимаешь, на меня в наркомат от политработников кляузы поступают о моральном разложении – живет с разными женщинами – то с одной, то с другой. Какой пример подает подчиненным? Закончил свои нотации Захарыч фразой Есенина:
Нельзя! Нельзя, мой друг родной.
Любить одну, гулять с другой.
Пришлось выполнять приказание. А куда деваться? Если моя осада шла по всем правилам военного искусства и со всех сторон. Начиная от Кобулова, политотдела и кончая Гороховыми. Да и я, признаться, сам об этом стал задумываться. Ведь к этому времени уже окончательно стало понятно, что отсюда я никогда не выберусь и со своими родными – женой и дочерью – не встречусь. Так что пора было обзаводиться семьей, а не искать случайных связей на стороне. Кандидатура была только одна – та, что сейчас спала в соседней комнате. Вот что значит полтора месяца спокойной и мирной жизни с нормальным человеком делают!
