– Спасибо, Афанасий! – ломающимся, высоким голосом произнес Аристарх и, по-свойски похлопав его по плечу, спросил: – Как хозяйствуешь?
– Да бог миловал. Урожай в поле дюже хороший будет! Да и в саду яблоков поболе, чем обычно.
– Ну и слава богу!
Аристарх оглядел собравшуюся для встречи дворню и сухо произнес:
– Здравствуйте!
– Здраве буде, барин! – торжественно произнес за всех староста и низко-низко поклонился. Вслед за ним поклонились в пояс и дворовые.
– Как живете, мужики?
– Да бог миловал, – снова ответил за всех староста. – Божьей да вашей милостью и прозябаем на белом свете.
– Ну и слава богу! – перекрестился Аристарх и, придерживая шашку, бодро взлетел по лестнице в дом. Сзади него чуть ли не бегом семенил дворецкий, боясь хоть на шаг от него отстать. Пока шли через залу, он уже успел получить замечание. Виной тому была криво висевшая картина, изображающая псовую охоту. Тотчас восстановив порядок, Аполлинарий всеми фибрами души желал реабилитации в глазах молодого господина.
Зайдя в свою комнату, в которой все блистало и накрахмаленно хрустело, Аристарх неожиданно спросил у дворецкого:
– Маменька с Лизой небось в саду прохлаждаются?
– Что вы, что вы, ваше благородие, барыни Варвара Петровна и Лизавета Евгеньевна второго дня, как выехали в стольный город.
– Вот досада, – с сожалением промолвил Аристарх, – а я так хотел перед отъездом в армию повидаться с maman и Лизонькой.
– Может быть, вы еще успеете в Петербург, ваше благородие? – сочувственно посоветовал Аполлинарий…
– Нет, старик, я теперь на военной службе и собой больше не располагаю. Второго дня я должен быть в Подольской губернии. Так что приготовь мне все к завтрашнему отъезду. А сейчас пришли-ка сюда Агафью, няньку мою дорогую.
– Никак невозможно, ваше благородие, Аристарх Евгеньевич, – испуганно произнес Аполлинарий. – Агафья больна.
– Что с ней? – равнодушно спросил Аристарх.
– Да бабья болезнь, – не стал объяснять дворецкий, – хворь к бабам так и липнет, так и липнет…
– А кто же мне теперь прислуживать будет? – прервал старика барчук, нахмурившись. – Я к Агафье привык.
– А мы вам, ваше благородие, другую служанку подыщем, помоложе да порасторопнее.
– Прелестно, – повеселел юнкер, – но выбирать я буду сам, – твердо добавил он.
– Как прикажете, ваше благородие, Аристарх Евгеньевич.
После ужина всем дворовым девкам велено было идти в сад, как объяснил дворецкий – песни петь да хороводы водить, чтобы молодого барина развеселить. Дуняша следом за всеми полетела вприпрыжку. Ох и жутко же ей было! Но еще более того – брало ее любопытство: да как? да что? да чего?
Молодой барин сидел на террасе за длинным столом, покрытым белой скатертью, посреди которого пыхтел начищенный до блеска ведерный самовар. Вокруг него аппетитными горками возвышались свежевыпеченные пышки и медовые пряники. С террасы доносился неземной аромат чая и всевозможных варений. Услужливый лакей то и дело подливал в чашку господина чай, и тот лениво потягивал ароматный нектар, закусывая печатными пряниками. На лице молодого человека угнездились непомерная скука и усталость.
При виде неулыбчивого молодого господина девушек взяла оторопь. Чего им сейчас делать? Петь или плясать? Может, хоровод затеять? Они топтались перед крыльцом, переглядывались, перешептывались, друг друга подталкивали и потихоньку хихикали, прикрываясь широкими рукавами рубах.
Дуняшу, стоявшую позади всех, так и подмывало показать свой наряд, свои таланты этому неприступному на вид барчуку. Глаза у нее горели, а ноги, переступая от нетерпения, вот-вот готовы были пуститься в пляс.
Да что ж это такое? Почему девушки-то молчат? Почему песен не заводят? Но выскочить раньше других – этого девушке и в голову не приходило.
Первой осмелела Фекла. Подбоченившись, она задорно произнесла:
– Що ж це ми, девоньки, занимили хиба? – И, выступив вперед, она затянула высоким сильным голосом:
На нашей горке калына, На нашей горке калына…
Да там девчонка ходила, Да там девчонка ходила…
Но запели они как-то недружно, вразброд, без охоты. Фекла недовольно оглянулась через плечо и повела дальше:
Да цвет малыну сбирала, Да цвет малыну ломала…
Хор подхватил уже дружнее. У Дуни от переполнявшего ее вдохновения сердечко забилось, словно пташка в клетке. Что ж это такое? Разве это пение? Неужто осрамятся девушки, и она вместе с ними? Неужто никто, а особливо молодой барин, так и не услышит ее голосочка, не увидит ее таких расчудесных нарядов?
Взглянув на терраску, она увидела, что молодой барин все так же скучающе смотрит в сад, прихорашивая щеточкой ногти на руке.
У дворецкого, услужливо стоящего за спиной господина, нахмурились брови, рот задергался, видно, что вот-вот он готов был разгневаться.
Не то чтобы Дуне захотелось перед молодым барином выставиться – нет! – просто совестно ей стало за своих товарок. Сейчас она покажет, что умеет!
И Дуня запела звонко и весело, словно жаворонок, приветствующий утреннюю зарю:
Не всходи ты, месяц ясный,
Не свети ты, день красной…
Голос ее звонкий, как горный ручеек, и чистый, как родничок в лесу, заполонил весь сад, выведя из дремоты все живое. Заслышав его, где-то в глубине парка, раньше времени зацвиркал курский соловей. Встрепенулись словно от забытья подружки и, приободрившись, дружно и весело подхватили:
Фекла без спора, словно так оно и быть должно, посторонилась, уступая первое Дуне место. И она оказалась впереди, сияя блеском своих бездонных голубых глаз, белозубой улыбкой и ярким своим румянцем.
И пошло, и пошло, и поехало у них развеселое веселье! Молодки спели и «Во лузях», и «Ах вы, сени, мои сени», и еще много разных песен. Уж чего-чего, а песен у козловских девок – торба целая. За день все не спеть.
На террасе сразу же все переменилось. Молодой барин, вдруг и про щеточку и про ногти словно позабыв, поднял глаза и увидел Дуню. А потом встал с кресла и начал медленно спускаться с терраски в сад. Когда девки закончили песню, он уже стоял перед ними и, улыбаясь, восторженно восклицал:
– Прелестно! Как прелестно! Славно поете, девушки, – похвалил он певуний. – А вот мне Аполлинарий говаривал, что и плясать вы горазды. Так ли это?
– А як же, панове, – воскликнула словоохотливая Фекла, – ми не тильки пьеть, но и сплясать могем! Тильки нам гармоника нуйжна.
