Великий князь, мельком взглянув на них, поморщился словно от зубной боли и демонстративно отвернулся.
Сухомлинов, направивший было свои стопы к Николаю Николаевичу, чтобы скрепя сердце поздравить его с назначением, к которому всеми фибрами души стремился сам, но, видя его пренебрежение к нему, резко развернулся и потянул удивленного непонятными маневрами думца к окну. Несмотря на общий подъем, царящий в столице на пороге великой войны, когда партия войны объединила людей самых противоположных взглядов – и военных, и национал-патриотов, и либералов, когда между собой заключали мир не только партии и думские фракции, но и самые непримиримые враги, «черная кошка», когда-то пробежавшая между этими двумя военачальниками, так и не была забыта, оставляя их по-прежнему недругами.
Выбрав минутку, когда великий князь закончит разговор с генералом Монкевицем, Баташов, уловив его приглашающий жест рукой, подошел и, став по стойке смирно, доложил:
– Ваше высочество, Генерального штаба генерал-майор Баташов, представляюсь по случаю производства в генерал-майоры и назначения на должность заместителя генерал-квартирмейстера Варшавского военного округа…
– С сегодняшнего дня в царстве Польском идет формирование Северо-Западного фронта, так что у вас будет новая, более ответственная должность, – торжественно объявил великий князь с высоты своего немалого роста, внимательно к нему присматриваясь. – Это вы третьего дня изволили докучать его величеству своими невыполнимыми прожектами? – неожиданно задал он вопрос, ничем не связанный с началом разговора.
– Отчего же невыполнимыми? – сухо промолвил Баташов. – Я готов доказать жизнеспособность каждого пункта моего проекта.
– Вижу, обиделся на меня. Значит, болеешь за дело, – удовлетворенно произнес великий князь, – только здесь не место для таких разговоров, слишком много чужих ушей, – добавил он, указав взглядом на приближающегося британского офицера, который вместе с другим российским союзником, французским военным агентом, маркизом де Ля Гишем стремительно приближался к ним, – даст бог, еще поговорим на эту тему в Ставке!
Выслушав поздравление союзных офицеров, главнокомандующий их искренне поблагодарил.
– Как поживает президент Пуанкаре? – по-солдатски прямо, без дипломатических экивоков задал он вопрос маркизу.
– Президент вместе со всем французским народом горит желанием встретиться с вами в поверженном Берлине, – так же прямо ответил Ля Гиш.
– Хэлло, капитан, – обратился он к англичанину, – как поживает его величество Георг?
– У нас все о’кей, – с небольшим акцентом ответил капитан, отдуваясь, – какая страшная у вас жара.
– Я думаю, у нас не жарче, чем в Индии, – многозначительно взглянув на британца, сказал великий князь. Капитан Джилрой сморщил в кислой улыбке губы, обдумывая достойный ответ, но не успел.
В противоположном конце зала громко хлопнули отворяющиеся двери, послышался стук жезлов церемониймейстеров о паркет. Обер-церемониймейстер важно проследовал в центр зала и торжественно объявил:
– Его Величество Император Всероссийский! Ее Величество Императрица Всероссийская!
Царь в полевой форме пехотного полковника вышел под руку с Александрой Федоровной, за ними шли их дочери, великие княжны – все в простых белых платьях. Не было только цесаревича Алексея, он, по слухам, был болен и остался в Петергофе.
Ликование охватило всех собравшихся в зале. Долго не смолкало бесконечное «ура», которое продолжало перекатами звучать по залу до тех пор, пока царская семья, торжественно прошествовав в центр зала, не заняла место у алтаря. На столе, покрытом алым бархатом, – корона, скипетр и держава. Там же и великие святыни: образ Спасителя из домика Петра Великого и икона Казанской Божьей Матери.
Когда царю водрузили на голову корону, солнечный луч, коснувшись огромной красной шпинели, венчающей усыпанный бриллиантами головной убор, тысячекратно преломился, и во все стороны брызнули кроваво-красные потоки, словно кровью окатившие всех и каждого.
«Какое страшное предзнаменование, – подумал Баташов, на мгновение ослепленный кроваво-красным лучом. – Начинал Николай кровью, кровью, наверное, и закончит! Видно, судьба у него такая», – внезапно закралась ему в голову крамольная мысль. Он пытался ее отогнать, когда хор певчих Казанского собора во всю силу своих легких грянул:
– Тебе Бога хвалим!..
Все присутствующие подхватили напевную молитву, почти у всех на глазах заблистали слезы. Огромный зал зашелестел, когда православное воинство начало креститься. Царь вместе со всеми истово творил крестное знамение, устремив глаза, полные слез благости, на чудотворную икону Казанской Божьей Матери.
Неподвижно, словно соляной столп, стояла среди зала лишь императрица. Ее небольшая головка была высоко поднята, глаза смотрели в потолок, а бледные ее губы беззвучно шевелились, словно она разговаривала с Богом. От жары и напряжения вскоре все ее лицо покрылось багровыми пятнами. Казалось, что она вот-вот сорвется и забьется в истерике, как это уже не раз с ней бывало в кругу семьи и царедворцев. Только важность момента и присутствие европейских послов сдерживало ее от истерики.
Отслужив молебен, протопресвитер Александр Васильев зачитал Высочайший манифест по случаю объявления Германией войны России. Вслед за этим царь, приблизившись к престолу, поднял правую руку над Евангелием, которое ему поднесли священники. Николай был так серьезен и сосредоточен, как если бы собирался приобщиться Святых Тайн.
Уверенно и с необыкновенным подъемом, подчеркивая каждое слово, начал он свою речь:
– Со спокойствием и достоинством встретила наша великая матушка Русь известие об объявлении войны. Убежден, что с таким же чувством спокойствия мы доведем войну, какая бы она ни была, до конца. Я здесь торжественно заявляю, что не заключу мира до тех пор, пока последний неприятельский воин не уйдет с земли нашей. И к вам, собранным здесь представителям дорогих мне войск гвардии и Петербургского военного округа, и в вашем лице обращаюсь ко всей единородной, единодушной, крепкой, как стена гранитная, армии моей и благословляю ее на путь ратный.
Голос государя звучал необычайно твердо, в глазах горела решимость. А еще утром, просматривая свою речь, предварительно составленную графом Фредериксом, явно на основе выступления Александра I в 1812 году, Николай находился в самом подавленном настроении. Никак не мог сосредоточиться на злополучном тексте. Слова не лезли в голову. Только перед прибытием на борт яхты «Александрия», которая должна была доставить царскую семью из Петергофа к Зимнему дворцу, он получил срочную телеграмму от Григория Распутина с уверенностью в победе русского оружия: «Всяко зло и коварство получат злоумышленники сторицей… Сильна благодать Господня, под его покровом останемся в величии». Все это вселило в него уверенность в себе и веру в победу русского оружия. Именно поэтому, чуть скорректировав на борту яхты свое выступление, он всей своей бравурной речью как бы стремился показать, что не искал войны и что поэтому война является чисто оборонительной. Но вместе с тем он дал всем понять, что он не остановится на полдороге и доведет войну до почетного конца.
