Очнулся я в том же безмолвии, но было тепло. Я лежал на мягком, меня укрывало одеяло из овчины.
Открыв глаза, я долго смотрел на дощатый потолок, гадая, где я и что со мной.
Битва все еще жила в моей памяти, я даже припомнил лицо того самого лучника, что послал стрелу. Мне почему-то казалось, что он держал копье – нет, это был лук. Лицо стрелка было искажено яростью и судорожным усилием – он растягивал тетиву. А потом спустил ее.
Будь у него в руках степной лук, я бы вылетел из седла. Повезло…
Я лежал совершенно неподвижно. Пошевелил пальцами ног – на месте. И руки были при мне. Бок, правда, чесался, но трогать я его не стал – вдруг проснется та палящая, резучая боль?
Послышались негромкие голоса, и открылась дверь. В комнату вошла… Рогнеда. Она была затянута в строгий белый халат, а на ее пышных волосах сидела белая шапочка. В руках девушка держала канделябр византийской работы с семью свечами – мне сразу вспомнилась Бажена.
Рогнеда несла светильник осторожно, чтобы не накапать воска, но качнула подсвечник, увидав мои открытые глаза. Улыбнулась, делаясь еще краше, и сказала:
– Проснулся?
Спросила как-то по-домашнему, просто и нежно.
– Рогнеда! – донесся из соседней комнаты или коридора голос Рады. – Ты где?
– Здесь я! Зови лекаря, тысяцкий проснулся!
Рада ойкнула и убежала. Вскоре я услышал сразу два голоса – девичий и мужской. В мою комнату – палату? – энергично вошел Федор, тоже весь в белом.
– Ага! – воскликнул он. – Ну наконец-то! А то все праздники проспали!
– Какой день сегодня?
– Не помню, – ухмыльнулся интерн, убирая одеяло. – Я и месяцы здешние не до конца выучил. Попали вы в больницу в середине студня, а ныне вторая неделя просинца пошла!
– Январь уже? – вяло удивился я. – Надо же… Как там отроки? Урмане как?
– Не разговаривайте, – строго сказал лекарь, – вам вредно.
– Хочешь, чтобы я сам встал и пошел… ну, или пополз… за инфой?
Федор вздохнул.
– Да все в порядке, разве не видно? Где бы мы все были, если бы викинги одержали победу? Разбили вы их! Разгромили вдрызг! Человек триста побили, а остальные в плен сдались. Яков Сергеич уже приспособил их – пленные лес валят и пни корчуют на трассе будущей «большой прямоезжей дороги» Городище – Ладога.
– Это правильно…
– Все? Успокоились?
– Ага… А моих многих побило?
– Да куда ж тут без потерь? Человек двести полегло, хоронили как героев…
Рада всхлипнула. Я посмотрел на нее.
– Жалко?
Девушка кивнула:
– Ага… Я представила, что и тебя вот так… Как героя.
– Да какой из меня герой… – честно вздохнул я.
– Ты что?! Да ты самый-самый геройский герой!
Я улыбнулся. Пылкая какая…
Щечки горят, глазищи сверкают… Прелесть.
– А Бажена где?
– А она тоже тут, только послали ее к дяде Якуну за лекарствами. Скоро придет.
Федор снял с меня одеяло, сдвинув его до колен. Я лежал на постели голый, как в первый день рождения, но как-то не стеснялся девичьего внимания. Рада вздохнула тихонько и ласково погладила меня по бедру. Ладошка у нее была теплая, даже горячая, но я вздрогнул.
– Радка! – строго сказал Федор.
– Все, все…
«Медсестрички» удалились, перешептываясь, а интерн, поглядев им вслед, вздохнул:
– Рада с Баженой были при тебе неотлучно, по очереди спали. Радка пот тебе вытирала, когда ты метался в горячке, удерживала ладошками, плакала и уговаривала не помирать. А потом целовала тихонько… Везде. Я не подсматривал, это мне Рогнеда рассказывала…
– Уговорил-таки?
Интерн улыбнулся застенчиво:
– Не знаю… Все ж видели, как тебя на санях привезли и ко мне в больницу положили. А что я один? Выхожу из дверей, вижу – Рогнеда проходит. Я прямо к ней – так, мол, и так, надо бы помочь тысяцкому, и вообще… Рогнеда сразу согласилась. Мы с ней дежурили вместе, но она вольностей не допускает. Пока…
– Надеешься? Правильно… И пусть будет при тебе, при больнице… Я даже рад! Очарует тебя Рогнеда, и уже не сбежишь в будущее…
– Да я и так…
Федор покачал головой и рассмеялся:
– Ей-богу, мне здесь нравится! Очень. Помню, 23-го декабря… Или какого? По-моему, 23-го. В общем, самая длинная ночь в году. Скандинавы местные праздновали Йоль, а мы – Коляду. Ряженые ходили, взрослые костры жгли, детишки угощенья выпрашивали, песни были, пляски… А мы с Рогнедой только в окошко на все это действо глядели, к операции готовились… Ох, как я тогда боялся… Нету ж ничего! Инструментов – один комплект, и все. А перетаскивать вас в будущее – никак! Не пережили бы вы такого переезда…
– Хватит меня на «вы» величать, здесь «выканье» не в ходу. Трудно, значит, пришлось…
– Еще как… Хорошо хоть спирт был. Сколько ж его извел… А потом даже развел маленько и выпил! Каюсь, был грех. Стрелу-то мы вынули, а повреждения внутренние? Почистил все, как надо, зелий здешних наложил, а потом неделю вздрагивал, когда Радка прибегала. Вдруг забежит и доложит, что воспаление пошло! Все тогда… Но ничего, пронесло, залатали… э-э… тебя.
– Спасибо.
– Не за что, – интерн улыбнулся, но вскоре улыбка его поблекла. – Это вам спасибо, что викингов этих драных расколошматили. А то было б нам. Стоит только на рожи их посмотреть… Ну ладно, заговорил я вас… тебя. Сейчас Рогнеда повязку сменит, и отдыхайте… Отдыхай.
– Буду, – сказал я.
Рогнеда пришла с каким-то тазиком, а в нем – полосы мягкой ткани, в воде прокипяченные и в каком-то снадобье вымоченные. Стала она менять повязку, и от касанья ее пальчиков я замлел, даже глаза закрыл.
– Ингорь… – негромко сказала девушка.
– А? – отозвался я, не открывая глаз.
– Ты почему Радочку обижаешь?
– Я? – от удивления я разжмурился.
– А кто? Она же переживает, наверное. Почему ты одну Бажену в жены берешь? А Рада? Как ей одной? Да и любит она тебя! Али не по нраву она тебе?
– Да нет, почему же… – промямлил я. – Рада – девочка хорошая…
– Ну, так чего ж ты? Не огнищанин какой, чтоб с одной женой жить!
Тут я ухмыльнулся, решив поддеть красавицу.
– А мне для полного счастья три жены нужны. Пойдешь за меня?
Рогнеда рассмеялась и погрозила мне пальчиком.
– Это ты нарочно сказал, я же вижу. Любиться-то мы можем… – девушка запустила руку мне в промежность, да так, что у меня дыхание сперло. – А потом что? Одной хоти мало для счастья…
