От Москвы проложим большие прямоезжие дороги в Смоленск и Киев, в Новгород, в Булгар и Итиль…
Нет, мне это нравится!
Когда же я добрался до Городища, то обнаружил там большую толпу народа – народ ахал и восхищался храмом.
Церковь не нависала и не подавляла, она была отстраненной, отрешенной от мира, устремленной в небо. Не возникало впечатления тяжести, грузности, приземленности – храм казался легким, воздушным.
Люди задирали головы, дивясь высоте культового здания, а потом со звонницы, выстроенной неподалеку, поплыли чудные «малиновые» звоны. Я только головой покачал.
Молодцы, однако! Уже и колокола навесили!
Был у меня разговор с Яшкой на эту тему. Выстроить колокольню – четверик держит шестерик, а на нем восьмерик – было самым простым, а вот колокола…
Сейчас даже в Константинополе их нету, служки колотят в бронзовые била – толстые металлические доски, подвешенные на цепях.
Колокола Амосов обещал заказать в будущем – там отольют, только заплати. А платить было чем.
Нет, ну все равно молодцы. А вот и Яшка! Та-ак…
Я вздохнул. Амосов тащил за собою молодого парня в рясе. Высокий, нескладный, длинноволосый, с ухоженной бородкой и в очках, он больше всего напоминал хиппующего студента.
– Тысяцкому наш респект и уважуха! – заорал Яшка.
– Не подлизывайся, – осадил я его. – Это кто? Шестой?
Амосов нисколько не смутился.
– А-а… Ну, да. Знакомься – отец Георгий.
– Да какой там отец, – смутился «шестой». – Я был извержен из священного чина. Лишился сана, короче.
– А что так? – полюбопытствовал я.
– Гоша не сошелся во взглядах с иерархами церкви, – вмешался Яков. – Он утверждал, что Мария Магдалина женой приходилась Иисусу, а сам Христос родился в многодетной семье Иосифа и Марии как нормальный человек, обычный первенец. У него еще четверо братьев было младших и две сестренки.
Я глянул на Георгия и кивнул:
– Наш человек!
– Меня привлекло не столько ваше воззрение на Иисуса Христа как на смертного человека, учителя и проповедника Егошуа Назорея, – проговорил Гоша, волнуясь, – сколько утверждение единобожия. Отцы церкви запутались, пытаясь совместить несовместимое, а в результате завели нашу веру в болото многобожия и идолопоклонства. Разве статуи Богоматери и апостолов – не кумиры? Разве Святая Троица не отвергает единого Бога или, по крайней мере, не умаляет Его втрое? Разве Господь и Сатана не составляют манихейское двубожие – бога добра и бога зла? Я чуть ли не с отрочества пытался переосмыслить суть божественных речений, но все упиралось в догму, не отличимую от абсурда! А вы взяли и все узлы разрубили, разрешили парадоксы, являя ясное изложение божественности!
Я покачал головой:
– Не так все просто. Даже здесь, в этом времени, мы добьемся хулы и поношений от патриарха и папы римского, ибо не вписываемся в тесные рамки… я бы сказал – колодки церковных уложений. Для нынешних католиков и православных всякое инакомыслие является ересью. Когда князь Владимир затевал крещение Руси, он преследовал вполне конкретные цели – стать своим для Европы, но не добился этого. Рим проклинал схизматиков-православных, а Византию через двести лет растреплют крестоносцы. Так что все зря. Я же выбрал крест для другой цели – сплотить под его тенью все тутошние племена и народы. И эту задачу, Гоша, коль вы уже здесь, решать придется вам.
– Я готов! – воскликнул с жаром молодой священник.
Приглядевшись, я не заметил в нем особого фанатизма. Это был энтузиаст.
Я покосился на толпу и перекрестился в сторону храма.
* * *
…И пошло-поехало житие мое, оно же бытие, определяющее сознание. Я, наверное, не буду описывать подробно то, что происходило весной 882 года. Не потому, что мало было свершений, а по другой причине – ничего нового не случалось.
Я просто перечислю события той поры и начну рассказ о главном – или о самом интересном, это уж кому как.
На второй день после моей выписки отец Георгий крестил первых желающих восприять веру истинную. О, это надо было слышать, с каким вдохновением Гоша передавал благую весть! Ему это было нетрудно, здешний язык он знал, хоть и в усеченном виде.
В его проповедях бедный Иисус представал тем, кем и был – немного наивным, очень добрым, образованным и умным «рабби» – Учителем. Он учил всех людей любить друг друга, и сам был Человеком.
Вот такого – очеловеченного – Христа и узнавало местное население. Люди переживали за Егошуа, негодовали на подлого первосвященника, презирали Понтия Пилата, вздыхали сочувственно, жалея за крестные муки, и радовались воскрешению.
Потом крещеных стало еще больше – верховный жрец Перуна, говорят, не выдержал и ушел в леса, к тайным святилищам.
Людям нравились торжественные песнопения и звон колоколов, величие храма и запах воскурений. Приятно было обонять дымок ладана, а не вонь извергнутого из кишок жертвы, принесенной Перуну, Велесу, Хорсу или Семарглу. А тут и вовсе никаких жертв, разве что свечку поставить перед иконой. Лепота!
Новгородцы приревновали Городище и порешили свой собственный храм возвести. Собрали деньжат и ко мне явились: помоги, мол. А я им и говорю: вы не громадой превзойдите Городище. Выстройте храм из камня, а купол позолотите. И окна я вам витражные сделаю – красота выйдет неописуемая! Главное же в том, что Городищенский храм простоит максимум лет двести-триста, а каменная церковь – это на века.
Впечатленные новгородцы согласились, а у меня забот прибавилось. Здесь же никто не строил каменные здания! Надо было объяснить все – и про фундамент, и про кладку, и про раствор известковый. Витражи я, так и быть, сделаю и железо кровельное нашлепаю. Именно что нашлепаю – тут прокатных станов нету, приходится кусок железа отбивать молотом, плющить его в тонкий лист. А сусальное золото мы из будущего притащим…
1 марта местные праздновали новый год, и «дядя Фёдор» меня удивил. Главврач женился!
Думаете, на Рогнеде? Нет! Сосватал дочь у того самого боярина Олдамы, в чьей усадьбе расположилась больница. Вот так вот.
Ничего, говорит, поделать не мог – влюбился! Втюрился, как мальчик.
Видал я ту боярскую дочь. Симпатичная, в общем, девушка, но с Рогнедой ни в какое сравнение не идет. Любовь зла.
Впрочем, тут скорее добро отслеживается – и Федор наш счастлив, и Дана, избранница его.
А 8 марта я в больницу заглянул. Интерн меня осмотрел, сказал, что все зажило, но не помешает пропить травок – и отослал меня к Рогнеде.
Рогнеда не выглядела грустной, да и к Федору она никогда не питала никаких чувств, кроме дружеских.
Девушка заварила мне целый букетик разных цветочков-лепесточков, а я, заметив складочку у нее между бровей, сказал ласково:
