На пятой ходке ров был завален, и в шестую отправился уже я. «Черепаха» ехала налегке, ее груз был невелик, но зело опасен – обрезок стальной трубы с заваренными фланцами. Труба была набита порохом, а наружу торчал лишь запальный фитиль.
– Поехали! – сказал я.
Свежая смена отроков осклабилась:
– Есть!
Заскрипели колеса, затрещали храповики. «Тестудо» медленно тронулась в путь. Задняя стена у машины отсутствовала, так что внутри было и свежо, и светло.
– Тяжелая… – пропыхтел Прастен.
– Зато ни одна сволочь не достанет! – резонно заметил Мал, тянувший рукоятку на себя. – Ну-ка, дружно! Взяли!
Скрипя колесами по камешкам, гулко сотрясаясь, «черепаха» ползла вперед.
– Харэ! Вижу доски!
Это были не доски даже, а здоровенные плахи с толщиной шпалы. По ним «тестудо» подкатила к самым воротам. Сверху тут же затюкали стрелы, глухо прогрохотала каменная глыба. А потом с потолка закапало.
Я подставил ладонь и хмыкнул:
– Тепленькая пошла! Готовимся.
Отворив дверцу в лобовой стенке «черепахи», я увидел крепко сколоченные ворота, висевшие на пудовых петлях. Подумав, я не стал укладывать мину у ворот, а крикнул:
– Молоток! И гвозди!
Гвозди в этом времени были штучным товаром и весьма дорогим, но на что не пойдешь ради победы. Вколотив гвозди, я подвесил на них мое взрывчатое устройство.
Осторожно распустив фитиль, я поджег его и скомандовал:
– Ходу!
Отроки налегли на рукоятки, а я пуще всего боялся, что с башни плеснут водой – и затушат бикфордов шнур. Но нет, не догадались.
«Черепаха», грузно валясь, покинула засыпанный ров, и в это время грянул взрыв.
Мина рванула, расшвыривая осколки. За вспышкой огня и дымом не видно было, чего же я добился, но когда с треском и грохотом просела, обваливаясь, воротная башня, стало понятно, что мы с Мишкой даже переборщили с мощностью заряда.
Мина не просто вынесла ворота, раскидав их по бревнышку, но и разрушила почти всю башню.
Дружина знала свой маневр – взрыв должен был послужить сигналом к атаке. И бойцы не подвели – бросились на приступ со всех ног.
Думаю, они были даже несколько разочарованы, поскольку никакого боя не случилось. Защитники крепости были настолько перепуганы «громом и молнией», высадившими городские ворота, что не сопротивлялись, бросали оружие и сдавались.
Если уж сами боги воюют на стороне Олега, то сопротивление бесполезно. Откуда им было знать, что тут не боги постарались, а скромные волхвы?
Самой боеспособной единицей сборного смоленского войска оказался урманский хирд – человек сто пятьдесят опытных хольдов и молодых дренгов, скандинавских отроков.
Командиром отряда числился здоровенный Олаф-хевдинг, громила с забавными рыжими косичками, торчавшими из-под шлема. Небрежно отодвинув Мала, он приблизился к Олегу и пробасил на приличном русском:
– Мой хирд не бросает оружие, конунг, потому что хочет служить под твоим началом. Мы согласны на обычные доли в добыче и клянемся быть верными.
Подумав, Олег ответил:
– Я принимаю твой хирд с одним условием: вы будете исполнять любой мой приказ без разговоров и обсуждений. Так принято в моей дружине, и это закон для всех.
– Раз для всех, то мы согласны! – прогудел Олаф.
Хирд проревел нечто одобрительное, а хевдинг помялся и спросил:
– Скажи, конунг, могу ли я видеть ярла, который разбил Эйрика Энундсона?
– Можешь, – улыбнулся Олег и указал на меня: – Вот он.
Громко сопя, Олаф осмотрел меня и поинтересовался:
– А что стало с самим Эйриком Бескостным?
– Его повесили, – любезно ответил я.
– Эйрик был глуп, – проворчал хевдинг. – А я умен.
Что ж, доля истины в этом мнении присутствовала…
На следующий день, оставив пару сотен войска в Смоленске и назначив посадника, Олег Вещий двинулся вниз по Днепру. На Любеч.
* * *
Любеч – это Полесье, и местные так же рубят избы, как и на севере. Киев, где «малообеспеченные слои населения» роют себе землянки и лепят мазанки, располагается южнее.
Днепр в этих местах шириной не поражал – устья Десны и Припяти выходят дальше к югу, подпитывая водой великую реку.
Когда же я увидал любечский детинец на высокой Замковой горе, то понял, что мои планы по сооружению огнеметного «танка» следует пересмотреть. Никакая повозка не заберется на такую крутизну. Придется строить катапульту.
В принципе, все части «танка» я тащил с собой, включая всякие кованые железяки для усиления деревянных балок, так что было из чего собирать катапульту.
Напомню для посторонних, что катапульта – это такая фиговина, которая своей «ложкой» лупит по вертикальной раме и закидывает ядра по навесной траектории. Как гаубица.
А вот баллиста бьет по настильной, и для обстрела детинца в Любече она непригодна.
Посторонние могут спросить, как же я так легко отказался от использования «греческого огня» в моем исполнении. Отвечаю: не отказывался я!
Просто огнемет мы соберем в другое время. А пока будем забрасывать глиняные корчаги (это такие большие кувшины), полные горючей жидкости.
Небольшая слобода у подножия Замковой горы была жителями покинута, и варяги с прочими добровольцами заняли пустующие дома. Не все погреба были «освобождены» хозяевами от продуктов питания, и мы их употребили по назначению. А чего не нашлось на месте, принесли с собой.
Ну, пока там Олег с местными элитами договаривался, я собирал большую катапульту. Массивная, тяжелая, она вряд ли могла выдержать десяток пусков, но я надеялся, что любечанам и одного-двух будет достаточно для безоговорочной капитуляции.
А пока что храбрые защитники детинца неистовствовали, стреляли без перерыву. Мои отроки, прикрывая друг друга большими двуручными щитами, собирали вражеские стрелы, набирая полные колчаны.
Даже соревноваться стали, кто больше наберет.
И вот катапульта была готова. Мы ее торжественно выкатили на позицию и вбили колья в проушины, фиксируя орудие.
Сначала я зарядил каменюку, равную по весу корчаге с горючкой.
– Готовься!
Отроки, ухая и хэкая, закрутили рукоятки ворота, скручивая воловьи жилы. Шатун с сеткой мелкими рывками опускался все ниже.
– Заряжай!
Мал уложил камень.
– Отскочи! Бей!
Воист ударил большим деревянным молотом, вышибая стопор, и шатун со всего размаху грохнул по вертикальной раме, вминая толстую пачку шкур. Камень усвистал, но ударил в стену детинца.
