Вот здесь я и утвердился. Урмане, выстроившись в ряд, набычились и перли на печенегов. Кочевники пытались прорваться сквозь их строй, но бесполезно – викинги только с виду казались огромными и неповоротливыми, на самом-то деле они вертелись так, что движение рук-ног смазывалось.
Неуклюжесть медведя обманчива, топтыгин способен скачущую лошадь догнать. Так и здесь.
Печенеги наезжали на моих урман, нацеливая большие копья, а северяне уворачивались, подныривали под конское брюхо – и вспарывали его во всю длину. Жалко было лошадок, зато всаднику, путавшемуся в кишках своего коня, жить оставалось недолго – норманнские мечи и ему выпускали требуху.
Конники Булана, тот самый «полк левой руки», что зимой хорошо врезал находникам Эйрика-конунга, рассекал, разрубал правый фланг печенежского воинства. Часть его оказалась окруженной, с одной стороны, конниками, а с другой – моими отроками, которым не досталось коней. Так они бегом спустились с Горы и, подчиняясь стягу, трубам и бубнам, ударили печенегам в тыл.
Кочевники угодили в маленький «котел», и их участь была решена. Они, конечно, бились и сдаваться не собирались, но все это трепыхание уже не имело значения – печенеги могли лишь защищаться и продать свои жизни подороже. Но «покупали» мы их задешево.
– Сотням Веремуда, Воиста и Ивара! Обойти лесом и выйти на Боричев ток севернее, ближе к Почайне! Ударить по врагу оттуда, вдоль улицы! Место выбывших сотен занять славинам!
Названные сотни ускакали, а славины, принятые в дружину Аскольда, «заступили на смену». Экипированы они были неплохо – на каждом кольчуга до колен, шлем, щит миндалевидный, секира в руках, а то и копье.
Но победу одерживает не оружие и даже не умение того, кто вооружен, а сила духа. Вот ее-то славинам и недоставало.
Однако, если их перемешать с варягами, да чтобы в одном строю… Толк будет.
С гиканьем, с посвистом по Боричеву току промчалась сотня Веремуда. Ее первой я вооружил огромными копьями в два человеческих роста да выдал тяжелые латы – это была моя «рыцарская» конница.
Конечно, то, что вышло, походило больше на пародию – ни шлемов-топхельмов, ни нагрудников коням не было, да и самих коней, собственно, тоже не имелось в наличии. Веремуд со своими оседлал тех животин, что нашлись в конюшнях Аскольда.
А там ни одного могучего фризского жеребца, похожего на стройного бегемота, не водилось.
И все же у Веремуда получилось. Стремительный набег коней и опущенные копья кого хочешь лишат уверенности. Лишь двое-трое печенегов решились сдуру остановить бешеное движение – копья насаживали их, как бараньи тушки на вертел, а «рыцарские» кони сшибали мелких степных лошадок.
И эта атака стала последним ударом – печенеги заметались, уже не о победе думая, а о побеге, о спасении мечтая, но деваться им было некуда. Отроки же были слишком разозлены, чтобы брать кочевников в плен. Началась резня.
Ржали кони, кричали люди, с тупым хряском врубались секиры и мечи. Крови лилось столько, что уличная пыль растекалась противной коричневой слякотью.
Еще немного, еще чуть-чуть, и бой выдохся.
Разгоряченные отроки все не прятали мечей, успокаивая коней, оглядывались, словно недоумевая: неужто это все мы натворили?
Отдав последние приказы, я направил коня к Боричеву увозу, чтобы доложить князю о ЧП, но Олег уже и сам спускался навстречу. Пышная свита сопровождала его.
– Княже…
– Все видел, – остановил меня князь, улыбаясь. – Твоя тысяча опять прославилась. Ты, Ингорь, даже не догадываешься, как помог сейчас! А то были тут некоторые строптивцы от древлян. Мигом языки прикусили, как эту бойню увидали! Поняли, змееныши, за кем сила!
– Что есть, то есть, – скромно сказал я. – А вот меня, княже, больше Новгород беспокоит. Уж больно много народу оружного мы увели оттоль. Как бы кто хитрозадый не нашелся снова, чтобы по тылам нашим погулять.
– Да, – согласился Олег, хмуря лоб, – есть такое дело… Может, вернешься, Ингорь? Понимаю, что здесь теплее, а дорога долгая. Но не приказываю, прошу.
– Да не вопрос, княже, вернемся, – бодро ответил я. – Обороним, коли нужда будет.
– Ну, тогда слушай приказ! – сказал князь, чуя облегчение. – Берешь с собой урман – Олаф сам просился в твою тысячу – и пять сотен славинов. Надо, Ингорь! Надо! Одним варягам не одолеть врага. Ни булгар, ни хазар, ни печенегов этих. Я сейчас потихоньку в степь двинусь, будем мы остроги ставить по берегу, там, где переправы. Дойдем ли до порогов, не знаю. Вряд ли хватит нам лета одного. Но к осени вернемся – и не дружину с собой приведу, а то самое большое войско, о котором ты говаривал. Как его… на «А»…
– Армия, княже.
– Во-во, эту самую армию и приведу. Слушать никого не стану, хныкающих о старине, а выстрою всех по сотням, полутысячам и тысячам. Степь широкая, есть, где бойцов гонять!
– Согласен, княже. Только так и победим!
– Ну, раз согласен, то набирай славинов и отчаливай. Ежели не хватит скедий, у Фудри возьмешь недостающие.
– Слушаюсь, княже!
Глава 26,
в которой я запасаюсь подарками
Еще до всех этих событий вокруг и около МВ, мы с парнями часто спорили об Украине. О Донбассе, о майдане, о бандеровцах.
Очень неприятная тема.
Как же так – была единая, великая страна, и вдруг какая-то мразота отхватывает у нас юго-западную окраину, прозывая Украиной?
Споры у нас были долгие, и крутились они именно вокруг украинства. Не существует украинской нации, ее придумали еще в Австро-Венгрии, чтобы расколоть тогдашнюю Малороссию и напакостить Великороссии. А язык украинский придумали поляки, конкретно – Иван Котляревский, в 1794 году.
Похоже было, что он терпеть не мог «хохлов», поэтому специально изобретал слова посмешнее. Например, табурет стал «пiдсральником», а зонт – «розчипiркой».
Для пущего комического эффекта создатели новояза нарочно искажали общеславянские фонемы, но именно такой язык-уродец и утвердил опереточный президент Украинской державы Грушевский в 1918-м. Думаете, хоть кто-то возмутился? Ничего подобного! Наоборот, до самого последнего времени в смешную «украинську мову» добавляли новые толкования, похожие на сверхкороткие анекдоты.
Знаете, например, как по-украински будет «коробка передач»? «Скрынька перепихунцiв»! Нарочно не придумаешь.
Однажды мы с друзьями скачали из сети какой-то фильм о Джеймсе Бонде, переведенный на украинский. Это была настоящая комедия!
Когда лощеный Бонд в смокинге спрашивает: «Що цэ такэ?», на экране не нужен ни Пьер Ришар, ни Луи де Фюнес – и без того обхохочешься.
И я очень уважаю товарища Сталина, но зря вождь продолжал дебильную «ленинскую национальную политику». Сделал бы Украину АССР (как он, кстати, и предлагал Ленину!), и было бы нормально. Так нет же, пошла «украинизация», а Ильич, за что я его простить не смогу, еще и весь русский Юго-Восток отдал УССР – и Харьков, и Екатеринослав, и Одессу.
