Откуда взялась эта порода, что ее отличает и почему она представляет собой мотор изобилия – все это тема данной главы, но прежде чем мы до нее доберемся, нам нужен некоторый контекст. Широкомасштабная филантропия, базирующаяся в частном, а не в государственном секторе, – по историческим меркам явление относительно недавнее. Если мы заглянем на шестьсот лет в прошлое, мы увидим, что золото было сосредоточено в те времена в руках представителей королевской власти, чьей главной целью было удержать состояние внутри семьи. Ситуация изменилась во время Ренессанса,
[407] когда купцы попытались бороться с бедностью в больших торговых городах, таких как Лондон. Двести лет назад в процесс оказалось вовлечено финансовое сообщество. Но это были титаны индустриализации, известные под названием «бароны-разбойники»,
[408] и они по-настоящему поменяли правила игры. Бароны-разбойники обладали огромной преобразующей мощью. Менее чем за семьдесят лет они превратили Америку из аграрной страны в мощную индустриальную державу. То, что Джон Д. Рокфеллер сделал с нефтью, Эндрю Карнеги проделал с железом и сталью, Корнелиус Вандербильт – с железными дорогами, Джеймс Дьюк – с табаком, Ричард Сирс – с торговлей по почтовым заказам, а Генри Форд – с автомобилями.
Были и десятки других. И при всем том, что хищнические замашки баронов-разбойников были широко известны публике, современные историки сходятся во мнении: именно эти магнаты позолоченного века изобрели современную филантропию.
[409]
Конечно, ученые исследовали жизнь баронов-разбойников со всех сторон, включая сущность их благотворительности. Не так давно журнал BusinessWeek писал:
[410]
Джон Д. Рокфеллер в самом деле стал крупным благотворителем – но только после того, как его советник по связям с общественностью Айви Ли подсказал боссу, что пожертвования могут подправить его пошатнувшуюся репутацию.
Однако праправнук основателя династии Джастин Рокфеллер, предприниматель и политический активист, не согласен с этим мнением:
[411]
Джон Дэвид Старший, глубоко верующий баптист, начал делать пожертвования с первых же прибылей. Все его финансовые расчеты были тщательно учтены. Дебютировал он в бизнесе в 1855 году, и тогда его доход составлял 95 долларов, 10 % которого он отдал церкви.
В любом случае это пожертвование в 9 долларов 50 центов было только началом. В 1910 году Рокфеллер вложил акции Standard Oil стоимостью в 50 миллионов долларов в основание фонда, который и сегодня носит его имя.
[412] К моменту его смерти в 1937 году половина его состояния была потрачена на благотворительные цели.
Эндрю Карнеги, в свою очередь, был еще более масштабным благотворителем – и именно к Карнеги большинство сегодняшних технофилантропов возводит свои корни. Когда Уоррен Баффет захотел пробудить в Билле Гейтсе любовь к филантропии,
[413] он начал с того, что дал ему почитать эссе Карнеги The Gospel of Wealth
[414], в котором тот пытается ответить на сложный вопрос: «Как правильно распорядиться богатством после того, как законы, на которых покоится цивилизация, отдали его в руки немногих?»
Карнеги полагал, что богатство следует использовать для улучшения мира, а самый достойный способ это сделать заключался вовсе не в том, чтобы завещать деньги детям или государству для общественной деятельности. Карнеги хотел научить других людей помогать самим себе – и его главным вкладом в благотворительность стало строительство 2500 публичных библиотек.
[415] Хотя «Евангелие богатства» не было особенно популярно при жизни Карнеги, бóльшую часть его философии сейчас разделяют технофилантропы – хотя, как мы увидим позже, старое и новое поколения благотворителей расходятся в вопросе о том, кому и как помогать.
Новая порода
В 1892-м газета New York Tribune попыталась сосчитать всех миллионеров в США.
[416] Получилось 4047 человек, причем 31 % из них – поразительное число! – жили в Нью-Йорке. И, когда дело доходило до благотворительности, они тратили деньги в том месте, откуда были родом. Сейчас мы вряд ли сможем найти хоть одну художественную галерею, музей, концертный зал, оркестр, театр, университет, семинарию, благотворительную, социальную или образовательную организацию, которая своим происхождением и поддержкой не была бы обязана одному из этих людей.
Такая региональная ограниченность вполне ожидаема. Бароны-разбойники работали в мире, который был локальным и линейным. Бедность в Африке, неграмотность в Индии – эти проблемы не имели отношения к их жизни и работе, поэтому они тратили свои доллары на местные нужды. Даже Карнеги действовал в русле этой тенденции
[417] – все основанные им библиотеки были построены в англоязычном мире.
Эта сосредоточенность на местных делах не была свойственна исключительно западным сверхбогатым людям. Возьмем, к примеру, Османа Али Хана, также известного как Асаф Джах VII,
[418] последнего низама (правителя) индийского княжества Хайдарабад и округа Берар (он правил этими территориями с 1911 по 1948 год, после чего они вошли в состав получившей независимость Индии). В 1937 году журнал Time объявил Хана богатейшим человеком в мире. У него было семь жен, сорок две наложницы, сорок детей и состояние в 210 млрд долларов (в пересчете на доллары 2007 года). В течение своего тридцатисемилетнего правления он потратил приличный процент состояния на улучшение уровня жизни своих подданных: строил школы, электростанции, железные и автомобильные дороги, больницы, библиотеки, университеты, музеи, даже обсерваторию. Но несмотря на весь этот размах, благотворительность Хана была сосредоточена исключительно на территории Хайдарабада и Берара. Даже самый богатый человек в мире, подобно американским баронам-разбойникам, предпочитал держать кошелек поближе к телу.
