«Азиаты полагают, что этот экономический успех во многом объясняется азиатской культурой, которая превосходит культуру Запада, где имеет место культурный и социальный упадок, — подмечал еще Хантингтон. — …В начале девяностых азиатское ликование было вновь выражено в том, что иначе как «сингапурское культурное наступление» не назовешь. Начиная с Ли Кван Ю, лидеры трубили о подъеме Азии по отношению к Западу и противопоставляли добродетели азиатской, в основном конфуцианской культуры, которая привела к такому успеху — порядок, дисциплина, семейная ответственность, трудолюбие, коллективизм, воздержанность — самоуверенности, праздности, индивидуализму, преступности, недостаточному образованию, неуважению власти и «интеллектуальному окостенению», которые виновны в упадке Запада». Ли Кван Ю утверждал, что «такие присущие восточноазиатской культуре ценности, как превосходство групповых интересов группы над индивидуальными, способствуют всеобщему групповому напряжению, которое необходимо для бурного развития»
[575]. Особое звучание получили идеи «азиатских ценностей».
Следует заметить, что применительно к Восточной Азии есть основания говорить о культурно-цивилизационной общности, в основе которой лежала, прежде всего, китайская традиция. «Китай благодаря своим масштабам и древности культурных традиций выступал в данном историко-культурном регионе источником практически всех культурных, научных и технических инноваций, — замечает петербургский востоковед Н. А. Самойлов. — Основные философские и религиозные системы попали в другие страны Восточной Азии из Китая либо через него. Китай на протяжении большей части своей истории противостоял кочевому окружению — Великой Степи, защищая основополагающие ценности земледельческой цивилизации. Своеобразным символом этого противостояния и в то же время крайним северным форпостом Восточноазиатского историко-культурного региона стала всемирно известная Великая Китайская стена»
[576].
Это регион иероглифической письменности, которая на протяжении веков обеспечивала коммуникацию в Восточной Азии. Китайский, корейский, японский, вьетнамский языки абсолютно не похожи, но их образованные носители поймут друг друга, общаясь «при помощи кисти». В Японию китайские иероглифы привезли буддийские монахи из корейского королевства Пэкче, и они до сих пор используются наряду с двумя алфавитами более позднего изобретения. Корея и Вьетнам давно перешли на алфавитное письмо, но иероглифы также в ходу как связь с классической культурой. По представлениям восточноазиатских народов культура прежде всего заключена именно в письменности как хранительнице многовековых традиций. Сегодня практически каждый четвертый на планете в той или иной степени понимает и использует иероглифику. И, похоже, Интернет с его унифицированной иероглификой создает новые импульсы для культурного единства Восточной Азии.
Ни в одной из стран Восточной Азии государство не соединилось и даже не сблизилось с церковью, как это было в Европе, Византии, странах ислама, да и Церкви в каноническом понимании этого слова в Восточно-Азиатском регионе не возникло. Государства были сакральны уже сами по себе и не нуждались в легитимации со стороны Церкви. Система религиозного синкретизма в сочетании с локальными культами и верованиями и особо почитаемым культом предков сформировала основные культурные и этнопсихологические особенности. «В противовес Западу, который резко разделяет человеческое и божественное, Дальний Восток не знает этого различия, — подчеркивал Бродель. — Религиозный аспект пронизывает все формы человеческой жизни: государство есть религия, философия есть религия, мораль есть религия, социальные отношения есть религия. Все эти формы имеют отношение к сакральному. Отсюда их тенденция к неизменности, к вечности»
[577].
Конфуцианским акцентом на образовании, открытом для всех, а также на практическом опыте как средстве развития человека («самосовершенствование») и общества в их взаимозависимости объясняется повышенное внимание к образованию. Уровень грамотности в такой стране, как Корея — где конфуцианская традиция сохранилась в наиболее чистом виде, — был просто выдающимся задолго до японской колонизации и реформ в самой Японии. И сегодня по уровню образованности восточноазиатские страны лидируют в мировых рейтингах.
Развиваемая концепция «восточноазиатских ценностей» обычно включает в себя сильное, патерналистское и нелиберальное государство; наличие централизованной, жестко иерархизированной бюрократии; коллективизм; подчинение авторитету группы; семью как оптимальную модель общественной организации; сильную клановую систему; дисциплину, трудолюбие и бережливость; уважение к старшим, в том числе к власти; приоритет общественного согласия перед конфликтом; преклонение перед образованием и знанием
[578].
Восточная Азия является местом, где вырабатывается модель модернизации, которая воспринимается не как вестернизация, а как особый путь развития, основанный на синтезе демократии и местной политической культуры. Для этой модели характерно первоначальное создание экономической базы и законодательное введение экономического либерализма, затем постепенное и одновременно жесткое введение рыночных принципов, затем постепенная демократизация в зависимости от способности общества «переваривать» политические изменения. Во всех странах Восточной Азии, которые добились экономического процветания, — а только эти государства смогли превратиться из развивающихся в развитые и догнать Запад по большинству параметров — формы и скорость осуществления были различными, но модели — неизменными.
Причем это мало зависело от политической системы. В Индии сосуществуют Вестминистерская парламентская модель и кастовая система, в Шри-Ланке — буддийская государственность и демократия; в Малайзии — особая роль ислама и синкретической идеологии панчасила; в Сингапуре — ограничение некоторых свобод и наличие доминантного харизматического лидера; в КНР — китаизированный марксизм, внутрипартийная демократия, прямые выборы на низовом уровне и конфуцианская этика; во Вьетнаме — китайско-конфуцианская модель с советской политической системой. «В настоящее время Восточная Азия представляет собой смесь либерализма, олигархии, демократии, капитализма и коррупции — то есть весьма напоминает Запад примерно в 1900-м году»
[579], — не без оснований подмечал Фарид Закария.
Отношение к демократии весьма характерно выразил экс-премьер Малайзии Махатхир: «Демократия — хорошая система, но у нее есть слабости. Надо понимать, как работает демократия, чтобы заставить ее работать… Некоторые люди думают, что ты идешь на войну, делаешь ту или иную страну демократией (США в Ираке) и тем самым решаешь все свои проблемы. Это — неправильно. Люди должны понимать демократию, прежде чем ее принять, потому что существуют ограничения свободы. Не существует абсолютной свободы для всех»
[580].
