Холодная война миров
В вышедших в 2014 году мемуарах Роберт Гейтс давал весьма критическую оценку политики США на российском направлении, подчеркивая, что «с 1993 года Запад и, особенно, Соединенные Штаты сильно недооценивали степень российского унижения от проигрыша холодной войны и распада Советского Союза, что означало конец многовековой Российской империи. Самонадеянность после этого крушения американских официальных лиц, ученых, бизнесменов и политиков, которые говорили русским, как им строить внутреннюю и внешнюю политику (не учитывая внутреннего психологического воздействия падения со сверхдержавного статуса), привела к глубоким и долговременным обиде и горечи… Слишком быстрое после коллапса СССР включение столь большого количества ранее подчиненных ему стран в НАТО было ошибкой… Когда Россия была слабой в 1990-е и позже, мы не принимали российские интересы всерьез. Мы не утруждали себя взглянуть на мир с ее позиции и не выстроили отношения на перспективу»
[360].
Россия оказалась относительно высоко в системе внешнеполитических приоритетов администрации Обамы — как один из поднимающихся крупных центров силы, крупный игрок на энергетическом рынке, единственная страна, обладающая способностью создать экзистенциальную угрозу Соединенным Штатам, и возможный источник угроз безопасности в Евразии. Белый дом приостановил реализацию планов ускоренного принятия Украины и Грузии в НАТО при сохранении военного сотрудничества на уровне, необходимом для фактической подготовки к членству. При этом, как справедливо сетовал директор Института США и Канады РАН академик Сергей Рогов, «у стратегического партнерства России и США нет внутриполитической базы»
[361].
Война в Южной Осетии была интерпретирована как свидетельство возрождения авторитарной и агрессивной России. На слушаниях в комитете по делам вооруженных сил сената США 24 марта 2009 года генерал Джон Крэддок, одновременно руководящий Европейским командованием ВС США и Объединенными ВС НАТО в Европе, заявил: «Если до тех пор прогноз США и НАТО основывался на отсутствии угрозы вторжения в Европе и Евразии, то теперь ошибочность этого прогноза представляется доказанной»
[362]. Следствием подобных оценок стали демонстративное возобновление планирования конвенциальных военных действий против России в случае «агрессии» против государств Балтии и программа военно-воздушных и военно-морских учений в непосредственной близости от наших границ весной — осенью 2010 года.
Вместе с тем оказалась возможной «перезагрузка». В ее основе, считал Эндрю Качинс из Карнеги, лежали три главные причины: «(1) растущая срочность разрешения иранского ядерного вопроса; (2) нужда в дополнительных транспортых путях в Афганистан для поддержки растущего военного присутствия и (3) возвращение к более многостороннему подходу для обеспечения ядерной безопасности и укрепления режима нераспространения»
[363].
Новый тур обострения отношений наметился в связи с избирательным циклом 2011–2012 годов в России, возвращением Путина на пост президента, волной обвинений Москвы со стороны Вашингтона в усилении диктаторских тенденций и нарушениях прав человека и, наконец, в связи с событиями в Сирии. В США заговорили о начале новой холодной войны, не жалея эпитетов в адрес России.
Во время президентской кампании 2012 года кандидат республиканцев Митт Ромни называл Россию «геополитическим врагом номер один». Осуществленные в июне 2013 года перестановки во внешнеполитической команде Обамы, когда его помощником по национальной безопасности стала Сьюзан Райс, а послом США в ООН — Саманта Пауэр — представительницы интервенционистского крыла, пришедшие на смену прагматикам и реалистам, — тоже не предвещали ничего хорошего для российско-американских отношений
[364]. Новое обострение вызвало дело Эдварда Сноудена, которое США восприняли как пощечину.
Наступление на российские интересы продолжилось через организацию Вашингтоном смены режима в Киеве. По признанию заместителя госсекретаря Виктории Нуланд, на «поддержку демократии» на Украине только США израсходовали в последние годы 5 млрд долларов. Для России это вызов не геополитический — это вызов экзистенциальный, и Москва повела себя соответственно. Референдум о присоединении Крыма к России, а затем поддержка Москвой ополченцев Новороссии, с оружием защищавших свой край от киевской карательной операции, оказались серьезнейшим вызовом для руководства США, которое не могло демонстрировать бессилие в ситуации, когда престиж Америки в мире падает.
Вопрос «Что делать с путинской Россией?» стал одним из центральных, если не центральным в американской внешней политике, на который прозвучал весь спектр ответов.
Наиболее жесткую позицию заняли неоконсерваторы, чьи взгляды озвучивали и правые республиканцы, обвинявшие Обаму в непростительной слабости и призывавшие вернуться к холодной войне и сдерживанию. Сенатор Джон Маккейн утверждал: «В течение пяти лет американцам говорили, что «опасность войны сокращается», что мы можем выходить из мира без особого вреда для наших целей и интересов. Это создало впечатление, что Америка слаба, а на таких людях, как Путин, слабость выглядит провоцирующе»
[365].
Фукуяма призвал не увлекаться борьбой с исламистами и помнить, что главными угрозами мировому порядку выступают Россия и Китай. Путин перешел критическую черту: «Весь европейский порядок после холодной войны базировался на признании Россией того, что русские меньшинства в соседних странах останутся на месте. Путин поставил это под вопрос, и последствия будут ощущаться от Молдовы до Казахстана и Эстонии». Выход Фукуяма видел в «возрождении НАТО как настоящего военного альянса, а не инструмента для продвижения демократии, и создании международной структуры, которая не позволит соседям Китая остаться с ним один на один»
[366].
Либеральные интернационалисты, к числу которых принадлежал и сам Обама, предлагали широкий набор мер. Бывший посол в Москве Майкл Макфолл, которому явно не дают покоя лавры Кеннана, опубликовал в марте 2014 года статью «Вступая в конфронтацию с путинской Россией». Это своего рода «короткая телеграмма», но с теми же выводами. Россия слаба по сравнению с СССР, у нее нет союзников. Достаточно возродить политику конфронтации, подтянуть партнеров, открыть глаза китайцам и среднеазиатам, помочь Украине превратиться в образцовую демократию, задавить Россию санкциями — и она будет сокрушена или встанет на путь истинный под знаменами сторонников демократических ценностей
[367]. В августе Макфолл конкретизировал свои предложения в статье «Чтобы побить Путина, поможем Украине». Эта поддержка должна была включать предоставление Киеву максимума разведывательной информации, нелетального военного снаряжения, информационную кампанию против России в СМИ и Интернете, помощь беженцам, международную конференцию доноров для сбора средств на восстановление Донбасса, содействие экономическим реформам и демократической консолидации Украины, диалог с подлинными представителями Юго-Востока (не связанными с Россией), децентрализацию и гарантии использования там русского языка
[368].
