* * *
Из небытия меня выдернул будильник, запищал вначале тихо, потом все громче и громче. И не было никаких сил высунуть руку из-под одеяла, чтобы нажать на клавишу, заглушить звук. Он оглушительно верещал, заползая в голову стилизованной мелодией Моцарта, а я все не шевелилась, мне не мешало. Раньше не могла представить, что когда-нибудь полюблю будильничью трель, ведь именно она разрывает сумрак, выталкивая меня на поверхность. На поверхность, в которой можно кое-как существовать.
Будильник дважды замолкал и принимался вновь бравурить маршем, а я не могла заставить себя собраться с мыслями и встать. Только когда стрелки сложились в фигуру, предсказывающую верное опоздание на работу, я откинула одеяло, поднялась и, словно паралитик, с трудом переставляя ноги, поплелась в душ.
Душ не стал панацеей, на кухню я вползла только чуть менее разбитой и всклокоченной. Оливер уже заканчивал завтракать, тарелку из-под хлопьев аккуратно поставил в мойку и допивал какао.
– Привет, мам, – жизнерадостно бросил он мне, не переставая жевать и не снимая наушников.
– Доброе утро, родной! – Я постаралась вложить в утреннее приветствие максимум оптимизма, поцеловала в макушку.
Видимо, оптимизма было немного, потому что мой сын стянул наушники с головы и озабоченно уточнил:
– Опять не спала?
Я сделала движение рукой, должное продемонстрировать, что все в моей жизни в это утро прекрасно, и снова не преуспела.
– Я же вижу. Когда ты утром бродишь, как лунатик, это значит, что ты не выспалась.
Врать ему не было смысла, и я только пожала плечами – жест, который можно расценить как угодно.
– Не уходи от ответа, – укорил меня мой малыш, – я же слышал, ты ночью по дому ходила и виски пила. Ты уверена, что тебе можно виски?
Я не уверена, что мне можно виски. То есть уверена, что можно, – я давно совершеннолетняя – но не уверена, что полезно. Зато убеждена, что выслушивать с утра о вреде алкоголизма от собственного сына мне противопоказано.
– Виски? – Я сделала вид, что ничего не понимаю, ничего такого не было и в помине, все это наговоры и выдумки.
– Мам, ты плохой шпион, – укорил меня ребенок, указав кивком головы на мойку. В мойке красноречиво расположился грязный стакан со следами алкоголя. Если я и дальше буду врать, то мой заботливый, настырный детеныш засунет в стакан свой длинный нос и примется разнюхивать.
– Увы, – односложно смирилась я с окружающей действительностью, припертая к стенке. – Можно, конечно, снотворное, но с ним только хуже. Я пробовала.
– Все равно, ты бы лучше не злоупотребляла. – Сын протяжно вздохнул. Точно таким же тоном, со вздохом, мне в подобном случае сказала бы мама, если была бы жива. – Опять сны снились? Те самые? Кошмары?
– Опять.
Оливер знает, что я боюсь ночи. Боюсь того момента, когда придется лечь в кровать, заснуть и попасть в другую реальность. Эти сны непредсказуемы, я никогда не могу знать наперед, будет ли ночь спокойной или же мне снова предстоит оказаться в центре театра абсурда.
Каждый вечер, если просто не валюсь с ног, я оттягиваю некогда сладкий миг отхода ко сну. Я до упора смотрю телевизор, все мыслимые и немыслимые сериалы, сижу в Интернете, навожу порядок в доме, только бы не ложиться. В этом есть и свое положительное зерно – мой дом наконец-то превратился в образец для подражания, очаг чистоты и уюта, а у Оливера пришиты все пуговицы и зашиты все драные карманы. Но ночные чудеса хозяйственности даются мне непросто, по утрам я чувствую себя совершенно разбитой и выгляжу полным чучелом, даже когда мне ничего не снится.
– И что было сегодня? – Оли по-детски любопытен и непосредствен, при всей его любви ко мне подростковый интерес к содержанию материнских кошмаров сильней жалости.
– Сегодня? Ничего интересного. Сегодня я всю ночь стирала полиэтиленовые пакеты.
– Что ты делала? Как это?
– В железной раковине я стирала с мылом пакеты. Обычные пакеты, которые в супермаркете мы отрываем от рулона и складываем в них фрукты и овощи. В какие ты берешь в кондитерской своих жевательных мармеладных червяков. Я намыливала их большим куском темного, склизкого мыла и полоскала под краном.
– Зачем? – Его удивлению нет предела. Действительно, зачем стирать пакеты?
– Ты хочешь, чтобы я тебе ответила, зачем? Почем я знаю? В моем сне это, должно быть, было нужно. Я их потом вешала на веревочку сушиться. С них стекала вода и капала на руки, так холодно, неприятно.
– Мам, может быть, тебе сходить к врачу?
Оли допил какао и глубоко вздохнул. Я почувствовала себя полной свиньей. Первостатейной. Я взвалила на ребенка большую часть собственных проблем, вовсе не детских. Я все двенадцать лет стараюсь быть лучшей матерью, но последний год это получается все хуже и хуже.
Оливер прикидывал: успеет ли вымыть посуду или это неприятное дело удастся отложить до вечера и вымыть все за один раз. Мытье посуды его святая обязанность, и он прекрасно знает, что никто не сделает это за него. Напряженная работа мысли отразилась на рано повзрослевшей мордашке. Мне ужасно захотелось сказать, что черт с ней, с посудой, до вечера плесенью не покроется. Мне хотелось сказать, что я сама ее помою, но я ничего не сказала. Маленькие подвиги рождают характер.
Оли принял решение и, засучив рукава, взялся намыливать тарелку от хлопьев.
В этот город десять лет назад переселились мои родители, когда отец вышел на пенсию. Я недоумевала тогда: что может заставить людей по собственной воле переехать сюда, на север страны, в небольшой городишко, круглый год насквозь продуваемый ветрами? Здесь до сих пор живет папин старинный друг, он и порекомендовал родителям дом. Дом хорош, ничего не скажешь, хоть и слишком велик для двоих. Но город, но климат? Они явно оставляли желать лучшего. Мне, родившейся и выросшей на юге Баварии, выбор родителей казался абсолютно противоестественным. Только разве меня кто-то слушал? Да я не особенно вмешивалась со своими советами, все мои мысли занимала собственная семья. Я как порядочная дочь время от времени загружала в машину маленького Оли, реже – мужа и колесила через всю страну в гости к папе с мамой. И, странное дело, само предвкушение поездки доставляло мне неописуемое удовольствие. Я готова была наматывать километры дорог ради того, чтобы несколько дней пожить в этом доме. Дом не новый, но отец собственноручно подлатал все прорехи, а мама украсила палисадник розами и петуниями. В нем уютно поскрипывают половицы, пахнет натуральным деревом и полиролью, а в стужу приветливо потрескивают дрова в камине.
А потом родители в один год скончались: сначала отец, а за ним мама. Я, вплотную занятая их болезнями и уходом, упустила проблемы собственной семьи и очнулась только тогда, когда встретила мужа гуляющим в зоопарке с другой женщиной и другим ребенком. Я вела к вольеру со слоном Оливера, а мне навстречу, налюбовавшись на слона, шел Юрген и вел за руки чужую девочку и ее маму. Не помню сейчас, что именно я сделала в тот момент, но мне как-то удалось отвлечь внимание собственного сына. Оливер не заметил отца, но назвал меня тогда странной и долго потом вспоминал тот поход в зоопарк. С Юргеном мы мирно развелись, он выплатил мне хорошие деньги – мою долю за квартиру, организовал наш с Оливером переезд и пожелал удачи. Так мы оказалась в Бремерхафене, где осели в родительском доме и начали новую жизнь. Нет худа без добра: в Баварии мне была тяжела мысль, что родительский дом придется продать за ненадобностью.
