Я могла верить ей или не верить. Могла считать, что это тщательно срежиссированный, талантливо исполненный спектакль, призванный отвлечь меня от мысли о совершенном убийстве, сыграть на чувствах. Но почему-то я так не считала, я верила в ее искренность, в подлинность этих слез.
– Ты спросила, как мама не заметила, что я не Вера? Да все она прекрасно видела! И понимала, что я влипла в историю, хоть я ей правды так и не сказала. Она знала, что тебя уже не спасешь, а мне помочь еще можно. – Надин голос звучал глухо, заглушаемый слезами. – Она же не догадывалась о том, что случилось на самом деле. Любомир признал свою вину, полностью раскаялся, срок отсидел… Может быть, она просто не хотела верить в то, что Вера умерла? Не знаю…
Она опять замолчала, на этот раз надолго. Стояла, упершись высоким лбом, прорезанным двумя глубокими морщинами, в холодную металлическую дверь холодильника, обхватив себя руками за плечи. Я не знала, что сказать, тоже молчала, боясь разрыдаться. Как и раньше, Надя оказалась на высоте, первой взяла себя в руки:
– Любик, кстати, сразу заметил подмену. Освободился, вернулся домой и прямо с порога меня узнал.
– И что он?
– Что он! Он тоже молчит, только его молчание дорого мне обходится. Приходится откупаться.
– Он требует денег за молчание?
– Требует, да. Но, знаешь, я не в претензии. Я ему жизнь сломала, поэтому помогаю, как могу. Хоть и знаю, что он все пропьет. Лечиться его несколько раз устраивала, да без толку.
– Надь, ты не должна так себя корить, – попыталась утешить я. Совершенно искренне, между прочим. – Он сам свою жизнь сломал. Еще раньше, когда только начал пить. Мы же пытались его тогда образумить, учиться заставить, а он у нас деньги подворовывал. Мы с тобой, две молодые девчонки, работали с утра до вечера, а он с дружками пиво с водкой хлестал. А тогда, перед отъездом на дачу, даже на Киру руку поднял…
Она обернулась ко мне, посмотрела с нескрываемым изумлением:
– Ты что, оправдываешь меня, что ли?
– Не знаю, – пожала я плечами.
Еще совсем недавно я видела в ней главного своего врага, смертельную опасность. Опасность эта, надо признать, до сих пор окончательно не исчезла. Кто мог знать, что у нее на уме? Но острота моего недавнего гнева значительно поуменьшилась, растворилась в воспоминаниях и открытиях.
– За всю жизнь ты никому ничего не рассказала? Это же, наверно, мука – все держать внутри, всегда под контролем?
Она помолчала, пристально взглянула мне в глаза, словно силилась увидеть что-то внутри меня.
– Было один раз, – ответила после долгой паузы. – В монастыре…
– Где?.. В каком монастыре? Зачем? Это же опасно… – не сразу сообразила я.
– Я тогда как раз институт окончила, работать начала. Работу ветеринара ненавидела. А тут мама умерла, Любомир освободился, мы с ним вдвоем остались в одной квартире. Так тошно было, что я пыталась руки на себя наложить. Таблеток снотворных наглоталась. Он не дал, откачал. Я, говорит, тебе, паскуде, сдохнуть не дам, живи и мучайся. Тогда я в Эстонию поехала, в Пюхтицкий монастырь женский. Два года в послушницах ходила, в монахини готовилась…
– И что?.. – Для меня услышанное было потрясением: я могла себе представить все что угодно, но только не Надьку в монастыре. Видимо, ей в самом деле нелегко дались те годы, если решилась на бегство в святую обитель. – Что дальше?
– Ничего, – она буднично пожала плечами, усмехнулась, – не взяли меня в монахини. Матушка Варвара, настоятельница, прогнала. Умная была женщина, я мудрей в жизни своей не встречала. Когда я ей всю правду рассказала, она ответила, чтобы обратно в мир уходила. Твой, говорит, крест – тебе и нести. Иди, живи и работай, как Вера бы жила. Это твое на всю жизнь единственное послушание – жить, лечить и помогать. Только этим сможешь собственную душу спасти… Вот, видела сегодня, лечу и спасаю…
Она картинно развела руками, но в жесте этом не было ни намека на издевку. Я догадалась, что после настоятельницы я была вторым за эти годы человеком, с которым Надя могла быть сама собой. Хоть ненадолго, на пару часов, но оказаться той, прежней, настоящей. И она не собиралась упускать такой возможности.
– Если бы ты знала, как много я готова отдать, чтобы все вернуть! Я даже помыслить не могла тогда, в юности, что превращаю свою жизнь в ад, в сумасшедший дом. Чем старше я становлюсь, чем меньше мне остается жить, тем больнее. Как я там, наверху, буду ответ держать? Ну дали бы мне лет пять за этого проклятого Фаберже, так я бы отсидела и жила с чистой совестью. Но мне казалось: все, конец света, семья отвернется, мама из жизни вычеркнет! Ты говоришь, тебе сны про Веру жить не давали, а мне эти сны тридцать лет уже снятся. Мой единственный способ с ними бороться – стать лучшей Верой на свете.
Прожить Верину жизнь лучше, чем это она сама бы сделала. Все эти годы, каждый день я стараюсь делать так, чтобы Вера могла мной гордиться. Все свои поступки я как будто примеряю на нее: что бы она сделала в такой ситуации? Так и поступаю, раньше часто получалось вразрез с собственными представлениями о правильном выборе…
– Да это же кошмар! Это же натуральное раздвоение личности, – в ужасе перебила я.
– Ничего, я привыкла. Не жалей меня, не надо. Я давно не раздваиваюсь, я живу только этой жизнью. Я давным-давно раз и навсегда запретила себе быть Надей, Надя и в самом деле умерла.
Я растерялась. Еще недавно жаждала мести, расправы и справедливого наказания, а теперь растерялась.
– А как же живопись? Ты же не могла существовать без рисунков. Тебе проще было нарисовать, чем объяснить словами.
– Умерла Надя, умерла и живопись. Моя жизнь вышла неплохой, меня устраивает. У меня отличная работа, репутация, авторитет. Господь свидетель, но я совершенно искренне все это люблю! Люблю собак, кошек, книжки читать люблю, природу люблю, одиночество. Разве могла себе это представить?
– А где твой муж? – не могла не поинтересоваться я, пусть это и неприлично – лезть в чужую жизнь. Ко мне не относится, я и так залезла дальше некуда.
– Муж? Объелся груш!
– Как? – Я не поняла. – Умер от кишечной инфекции, вызванной фруктами? Извини…
Но вместо того, чтобы принять соболезнования, она расхохоталась мне в лицо.
– Побойся Бога, жив и здоров! – Надя помахала рукой перед лицом. – Это просто такое выражение, забыла? Оно означает, что муж ушел. Он хотел детей, а я не могла их родить. Спасибо Моне. Я же с ним спала, а потом залетела и сделала аборт, неудачно. Поэтому мой муж долго мучился, а несколько лет назад не выдержал и женился на секретарше, которая родить смогла. Так что я осталась одна любить кошек и собак. Как старая дева…
Ее слова оборвал резкий звонок, прозвучавший в полутемной тихой кухне как набат. Непрекращающийся, настойчивый, упорный звук, возвращающий нас в реальность.
– Кого это несет? – Надино удивление было недовольным, она медлила с тем, чтобы пойти и открыть входную дверь.
