Неужели это Клаус с подмогой? Неужели я дождалась? Неужели спасена? Но почему тогда я не испытываю радости? Больше всего мне хотелось сейчас схватить ее за руку и не пустить, ведь так много еще не сказано, не договорено, не узнано. Через минуту наступит черед правосудия, и я не смогу больше рассчитывать на ее искренность.
Как она сказала? Надя умерла, осталась только Вера?..
Я не остановила ее, не взяла за руку. Могла, хотела, но не сделала этого. Надежда Николаевна, пригладив руками волосы, проведя ладонями по усталому лицу, вышла в прихожую, нажала кнопку домофона. Я несмело поплелась следом.
– Откройте, полиция! – раздался из переговорного устройства требовательный, официальный баритон. На экране высветилась нечеткая черно-белая картинка: трое мужчин на фоне полицейской машины, причем двое из них показались мне знакомыми. Радости я, к собственному удивлению, не испытала.
Надежда Николаевна обернулась, бросив на меня многозначительный взгляд, смысл которого был понятен и без слов: «Добилась своего, маленькая немецкая стукачка? Поздравляю!» Она не пыталась отмалчиваться, строить баррикады, требовать выкупа за мою скромную персону, просто нажала на кнопку, открывающую ворота. Мужчины прошли к дому, машина заехала внутрь.
Совсем скоро на пороге нарисовались Клаус, Павел и хозяин баритона в зимней полицейской форме. Не было никаких резких движений, выстрелов, криков «Все на пол! Руки за голову!», полицейский поздоровался с Надей, как со старой знакомой, она вполне приветливо ответила, пригласила войти. Клаус сверлил меня взглядом и выглядел мрачнее тучи. Павел с интересом рассматривал интерьер.
– Познакомьтесь, пожалуйста, – представил спутников блюститель закона, – господин Клаус Амелунг из Германии, господин Павел Моисеенко.
– Вера Николаевна Арихина, – отозвалась хозяйка. Она прекрасно владела собой, даже голос ни разу не дрогнул.
– Вера Арихина? Та самая? – живо откликнулся Павел, проявляя явный интерес.
– Смотря что вы имеете в виду, – спокойно откликнулась хозяйка и дежурно улыбнулась.
– Вы ведь ветеринарный врач, не так ли? Мы лечились у вас в прошлом году. Пользуясь случаем, хочу еще раз выразить свою благодарность…
По мне, так встреча напоминала великосветский раут, а не освобождение заложника.
– Простите меня, но я плохо запоминаю лица людей, – царственно признало ветеринарное светило, – но если вы напомните мне своего питомца…
– Шарпей Нюша, попала под машину… – с поразительной готовностью подсказал Моисеенко.
– Ага, перелом тазовых костей, – живо отреагировала она, моментально вспомнив. – И как сейчас? Что-нибудь беспокоит? Плавать продолжаете? После таких травм плавание очень полезно.
– О, почти не хромает. Не зря говорят, что вы волшебница! А в бассейн жена ее водит, плаваем до сих пор. Ей очень нравится плавать…
Дева Мария! Чего ждать от людей, которые водят в бассейн собак?!
Вера-Надежда обернулась ко мне и еле заметно кивнула: мол, знай наших! Я же, вместо того чтобы броситься восстанавливать справедливость, отчего-то внезапно почувствовала за нее гордость.
Клаус Амелунг молча наблюдал за происходящим, сердито гоняя по скулам желваки. Я сообразила, что он не понимает ни слова, и поторопилась перевести – как никак, это моя прямая обязанность. Когда я дошла до слов о волшебнице, то почувствовала, что еще немного, и он меня стукнет. Второй раз он приводит мне на помощь полицию, и второй раз оказывается в дураках. К счастью, хозяйка пригласила всех пройти в гостиную. Полицейский не стал больше ждать и смело двинулся вперед, за ним последовал Павел, продолжая на ходу петь дифирамбы хозяйке. Я перевела Клаусу поступившее предложение и юркнула за ними от греха подальше.
Что я должна была сделать?
Спора нет, я обязана была поступить цивилизованно – сообщить представителю власти о совершенном преступлении – благо, он сам пришел, – гордиться тем, что выполнила гражданский долг, и наблюдать, как возмездие постигнет виновную. Это было бы логичной точкой, завершающей историю.
Но отчего я медлила? Почему старательно опускала в пол глаза, не решаясь встретиться взглядом ни с кем из присутствующих? Да и язык словно прилип к нёбу, а во рту пересохло. Изнутри кто-то нещадно бил маленьким, острым кулачком в солнечное сплетение, настоятельно требуя от меня какого-то другого решения. Более человечного.
Может быть, поселившаяся в душе Вера настаивала на прощении? Та самая Вера, что еще жила на этом свете, жила до тех пор, пока Надежда ежедневно послушно жила ее жизнью?
Или это чувства, испытываемые мной к семье Арихиных? Уважение к Марине, ни словом не упрекнувшей дочь, до последнего поддерживающей сына. Нежная привязанность к Кире. Печальное сострадание Любомиру. Они, конечно, так и не узнали об истинном развитии событий, но имею ли право я ворошить прошлое? В конце концов, наказание, назначенное Наде самой жизнью, сильней всех усилий пенитенциарной системы. Она исправно отбывает свое наказание. Свой пожизненный срок.
А кто я по сравнению с тем, высшим судом? И настоятельница матушка Варвара, должно быть, неглупая женщина была. Если уж Господь простил…
– А что тут происходит? – задал осторожный вопрос полицейский. Наверно, принимал во внимание информацию, полученную от спутников, и был готов к любому развитию событий. – Почему никто не спит в пять утра?
Павел прекратил петь дифирамбы, переводил вопросительный взгляд с меня на Надю.
Клаус осматривался по сторонам, профессионально оценивая диспозицию. Ему никак не удавалось скрыть неудовольствие.
– Мы пьем кофе и беседуем. – Я сделала хорошую мину при плохой игре. – Оказалось, так много необходимо рассказать друг другу… Клаус, вы волновались из-за моего отсутствия? Простите, я должна была вас предупредить.
Если бы он подошел ближе и без слов отправил меня в нокаут, я бы не обиделась.
– Да, время такое раннее, хотите кофе? – радушно предложила хозяйка. Мне показалось, что она облегченно выдохнула и немного расслабилась.
– Спасибо, с удовольствием, – первым отозвался Павел и поспешил за стол.
Надя направилась к кофеварке и, проходя мимо, легонько провела рукой по моей спине. Что-то знакомое, давно забытое шевельнулось внутри от прикосновения, захотелось сделать так, чтобы она была вынуждена снова пройти мимо – вдруг повторит свой жест?
Я ничего не успела придумать – со стороны лестницы послышался звук шагов, и на пороге выросла чистенькая и аккуратная Фатя, будто и не ложилась. Спасибо, хоть без топора, с Буськой на руках.
– Ох, Верочка Николаевна! Гостей-то у нас сколько! Что ж меня-то не разбудили? Проснулась, в окно выглянула, а во дворе милицейский «бобик» стоит… – засуетилась она, спуская с рук кошку и бросаясь к холодильнику. – Я сейчас на стол соберу, а то как же так?
Фатя принялась бодро метать на стол тарелки и тарелочки, расставлять чашки. Полицейский не заставил себя упрашивать – смастерил гигантский бутерброд и с удовольствием принялся за раннюю трапезу, Павел, помедлив, последовал его примеру. Мне пришлось приблизиться к Амелунгу близко до опасного и перевести приглашение. Вопреки опасениям, Клаус только протяжно вздохнул и попросил кофе покрепче. Спустя несколько минут наш дружный коллектив радовал Фатин глаз мирной картинкой раннего завтрака. Надя развлекала гостей рассказом о ночных собачьих родах, мужчины умилялись и округляли восторженные глаза. Клаус молчал – я не переводила, какой смысл? Но Надежда оказалась удивительно коммуникабельной, ей удалось вовлечь в беседу и Амелунга – английский за прошедшие годы она освоила замечательно. После завтрака, перед нашим отъездом она даже отвела его в сторонку и долго что-то втолковывала, а он послушно соглашался и счастливо улыбался в ответ. Я наматывала вокруг них один круг за другим, чувствуя ощутимые уколы ревности, а не понимала ни слова, они же видели мою реакцию, но продолжали кокетничать. Они даже не приглушали голосов и, казалось, специально пытались меня разозлить.
