Как интерпретировать роль и функцию «война-зверя» в древнем германском обществе? Несомненно, речь шла о небольшой, резко отграниченной от основной массы свободных воинов группе. В какой-то момент к ней стали относиться с недоверием и страхом, затем с презрением. Берсерков можно было бы, при желании, сблизить с индоарийскими гандхарвами и их греческими родственниками — кентаврами (например, с упоминавшимся выше Хироном). И те и другие, в сущности, «демоны» — полулюди-полузвери. Можно было бы сблизить берсеркови и с «целерами» («келерами») — всадниками из свиты Ромула — кровожадными, ворующими скот и женщин существами, изгоями всех италийских (а возможно, и не только италийских) — племен, градов и весей (как и положено дружинникам из комитата военного вождя) или с тем же Феврием, покровителем римских всадников более позднего периода — «эквитов» (equites), которые в середине февраля (на «волчий» праздник Луперкалий — по-латыни «лупус» означает «волк») рыскали по Риму, облаченные в волчьи шкуры, наподобие настоящих волков. В эпоху Средневековья термин «эквит» (eques) стал, наряду со словом «милит» — «милее» (miles), означать рыцаря.
Во всех этих группах «изгоев» (по крайней мере, бывших таковыми изначально, при своем возникновении) совершенно явственно обнаруживается связь человек-зверь, человек-конь (прозаичной римской религиозностью превращенный во всадника — eques), человек-волк, ставший впоследствии «защитником от волков».
Инициационно-воинский компонент всех этих находящихся вне закона полузверей заметен в героических мифах: древнегреческий герой Ахилл был, как мы уже знаем, воспитан кентавром, древнеримские герои — братья Ромул и Рем — вскормлены волчицей. Как ни парадоксально, их роль состоит в том, чтобы обеспечивать порядок, установившийся в данной гражданско-религиозной системе, сама же эта система была символом и гарантией высшего космического порядка. Свирепые вторжения в будничный порядок вещей, систематическое и повторяющееся нарушение табу способствовали их укреплению. Осуществлялось возобновление и повторное обоснование упорядоченного течения жизни, то есть возврат к «давно прошедшим временам», в периодическом напоминании о которых и состоит главная особенность традиционного общества. Так оно сохранило свое собственное лицо. Группы воинов-зверей были организованы как некий священный союз, цель которого заключалась в обеспечении своего постоянного восстановления. Их основная характерная, черта — участие юношей, то есть тех, кого принято включать в разряд, определяемый латинским термином «ювенес» (juvenes). Это слово, означающее буквально «юноши», «молодежь», в действительности констатирует не столько возрастную категорию, сколько первое цветение всех жизненных сил. Знаменательно, что речь идет о воинской общине.
Ведь «ювенес» — это воины, выдержавшие инициационные испытания, только что взявшие в руки оружие. Жизненный опыт «ювенес» отражен и в германском материале.
Публий Корнелий Тацит, как уже говорилось выше, выделил среди воинственных хаттов (возможно, родственных малоазиатским хеттам) (в этом германском племени юноша считался мужчиной и, соответственно, воином, то есть приобретал полноту гражданских прав, только после убийства противника в бою) отдельную группу, члены которой демонстративно несли бремя добровольного бесчестья:
«Храбрейшие… носят железное кольцо (знак бесчестья у этого народа), как бы оковы, пока не освободят себя от него убийством врага. Очень многие из хаттов любят это украшение, а некоторые даже доживают до седин с этим отличием, обращая на себя внимание как врагов, так и своих соплеменников. Эти люди начинают все битвы, они всегда составляют передовой строй, вид которого поразителен. Но и в мирное время их лицо не приобретает более мягкого вида. Ни у кого из них нет ни дома, ни поля, ни другого какого-либо занятия; куца они пришли, там и кормятся, расточители чужого, равнодушные к своему достоянию, пока малокровная старость не сделает их слабыми для столь суровой добродетели».
Вне всякого сомнения, это группа привилегированных воинов, выделяющихся среди прочих. Народ очень высоко ценил их военное искусство. Обычай носить на себе знак бесчестья, превращавшийся в знак почета, — это определенная воинская повинность. Все это очень напоминает воинско-рыцарский обет, обычай, распространившийся среди воинов в IV–V вв. Уже одного этого было бы достаточно, чтобы уделить хаттам внимание на страницах этой книги. Но это еще не все. Здесь нечто гораздо более значительное — сакральное сообщество, тайное общество, соответствующее латинской «социетас» (societas), имеющее собственный отличительный знак. Из свидетельства бесчестья этот знак становится почетным знаком, знаком-отличием. Членам сообщества было позволено нарушать, во имя общего блага, обычные для всех членов рода и племени общественные обязанности. Они не работали, не заботились о семье, были безбрачны. Община кормила их в обмен на выполнение ими воинского долга. То, что было постыдным для обычного человека, становилось для этих немногих избранных источником почета и славы.
Но в какой мере вступление в этот «священный боевой отряд» было добровольным, насколько было обусловлено объективными данными, не зависевшими от индивидуального выбора?
Корнелий Тацит утверждает, что эти воины были самыми доблестными из всех хаттов. Данное свидетельство представляется слишком общим и в то же время слишком субъективным. Что означает железный перстень? Что стоит за их странствиями за счет общества, за их кормлением всеми членами родоплеменной общины? Не содержатся ли они соплеменниками на положении «прирученных зверей», обслуживающих нужды вполне определенной социальной группы?
На подобные вопросы вряд ли когда-либо будет найден исчерпывающий ответ. Главное — железный перстень. Уверенность, например, что всякий, кто наденет железный ошейник, может превратиться в медведя или в медведеволка, до сих пор еще бытует в датском фольклоре. Кстати, именно в этом регионе мотив берсерка сохранялся дольше, чем где-либо еще. В таком превращении, вероятно, присутствует элемент магии. В целом ряде источников об этом сказано с предельной ясностью. В нашем «Слове о полку Игореве», к примеру, превращение в волка-оборотня (волколака, варульва, вервольфа, ульвхедина) представлено как добровольный жест князя-чародея Всеслава Полоцкого. В этом же памятнике древнерусской литературы, хотя и не явно, сказано о тех страданиях, которые выпадают на долю человека-волка. Правда, не совсем понятно, в какой мере эти страдания обусловлены двойственной природой человека-зверя, а в какой божественной карой за преступления, совершенные им.
Разумеется, христианские авторы, имея перед собой такого рода легенды, не могли не вспомнить о превращении в зверя халдейского царя Вавилона — разрушителя Иерусалима Навуходоносора (Дан., 4, 30). После христианизации к воину-зверю относились как к одержимому, как к жертве демонических, бесовских, дьявольских сил. В ряде текстов берсерк, принявший святое Крещение утрачивает способность перевоплощаться. Из других источников видно, что воин-зверь находился на положении больного и несчастного, над которым тяготел злой рок. В древнеисландских сагах встречаются, например, описания людей, жалующихся на то, что стали жертвой приступов бешенства — «берсерксганг» (berserkrsgang). Подверженные приступам «берсерксган-га» жестоко страдают от того, что не в силах более переносить мучащую их болезнь. В сагах повествуется и о некоем «Ульфре» («Ульве, Ульфе»), то есть о человеке, носящем имя «Волк». Это берсерк-ульвхедин (варульв, ульфхедин, ульфхеднар), решивший посвятить себя земледелию, но его «зверочеловеческая» природа порой берет верх над человеческим» разумом, особенно по ночам. Ходят слухи, что он «из числа оборотней» — «ночной волк».
