Так я открыл для себя византийского императора Юстиниана Второго — это он постановил собрать церковных иерархов, дабы восстановить религиозную дисциплину и пошатнувшееся благочестие.
Золотой Юстиниан
Пожалуйста, не путайте этого Юстиниана с великим реформатором Юстинианом Первым (482–565). Разница между ними еще больше, чем между Петром Вторым, который ничего не успел сделать в своей коротенькой жизни, и Петром Первым.
Юстиниан Второй Риномет как раз много чего натворил (и помимо Трулльского собора). Это один из самых омерзительных правителей всех времен и народов — а у истории в данной номинации, как вы знаете, конкуренция очень жесткая.
Он стал базилевсом в шестнадцатилетнем возрасте, правил десять лет и даже по тем суровым временам отличался невыносимо гнусной жестокостью. Подобно Иосифу Сталину, он любил отправлять в ссылку неугодные народы, которые в пути вымирали от голода и болезней. Однажды после поражения в войне с арабами император приказал умертвить семьи воинов того отряда, который обвинил в неудаче. При этом Юстиниан считал себя ревностным христианином и еретиков с сектантами предавал сожжению.
Еще хуже были императорские фавориты — министр финансов Феодот и казначей патриархии Стефан, которые занимались прямым вымогательством: хватали богатых людей и пытали их до тех пор, пока не заплатят выкуп. Настоящей властью в стране обладала именно эта парочка эффективных менеджеров. Однажды они даже приказали выпороть вдовствующую императрицу, мать Юстиниана, и тот ничего, стерпел.
В конце концов произошло то, что должно было произойти, — бунт. Временщиков прикончили, кесаря свергли и отправили в ссылку.
Но еще через десять лет изгнанник вернулся, приведя с собой чужеземное войско, и снова захватил трон.
Тут-то и начинается поразительное. Второе правление Юстиниана Риномета прямо-таки заворожило мою писательскую фантазию, а заодно пробудило воспоминания о прежней профессии.
Когда-то я перевел с японского роман Юкио Мисимы «Золотой Храм». Там главный герой, препротивный мальчишка, страдающий сильным заиканием, предается грезам о власти: «…Начитавшись исторических романов, я воображал себя могущественным и жестоким владыкой. Он заикается и поэтому почти всегда молчит, но как же трепещут подданные, живущие в постоянном страхе перед этим молчанием, как робко заглядывают в лицо своему господину, пытаясь угадать, что их ждет, — гнев или милость? Мне, государю, ни к чему оправдывать свою беспощадность гладкими и звучными фразами, само мое молчание объяснит и оправдает любую жестокость. С наслаждением воображал я, как одним движением бровей повелеваю предать лютой казни учителей и одноклассников, мучивших меня в гимназии».
Очень возможно, что герой романа прочитал какой-то роман о базилевсе Риномете (что по-гречески означает «Безносый»). Дело в том, что после свержения мятежники отрезали деспоту нос и язык. Вместо носа император стал носить золотой футляр, но язык заменить было нечем. Поэтому в период реставрации рядом с Юстинианом всё время находился толмач, умевший понимать мычание правителя и переводить его приказы. Приказы эти были чудовищны, фантазия калеки — причудлива и ужасна. Первое правление Юстиниана вспоминалось теперь подданным как утраченный рай.
Ну, месть обидчикам — это, как говорится, святое. Хотя, конечно, повесить на стенах всех офицеров столичного гарнизона (переводчик, наверное, десять раз переспросил, правильно ли он понял) — это перебор. С патриархом тоже получилось некрасиво: ладно отрезали нос и язык, это с учетом личных страданий кесаря по-человечески понятно — но выколоть главе церкви глаза и замуровать живьем в стену? Как-то оно все-таки не comme il faut. (Представляю, сколько времени мычал и жестикулировал Юстиниан, чтобы объяснить этот свой креатив.) С двумя императорами, успевшими поцарствовать во время его ссыпки, триумфатор поступил изящнее: не сразу казнил, а сначала поунижал — во время праздничных игр на стадионе положил их наземь, наступил ногами на головы, любовался ристалищем и слушал, как толпа поет 90-й псалом: «На аспида и василиска наступишь; попирать будешь льва и дракона».
Однако праздник мести закончился, начались будни, а безъязыкий задавал переводчику всё новую работу. Хроника рассказывает, что тиран очень любил черный юмор. Осчастливит чиновника назначением на высокую должность — и тут же посылает вдогонку палачей. Сёрпрайз! Или пригласит кого-то на пир, да и подсыплет яду. Тот корчится, орет — смехота! Еще очень любил обласкать кого-нибудь на аудиенции, а потом «му-му» переводчику — человека в мешок, да и в море.
Если какая-нибудь выходка вызывала чрезмерное возмущение, всегда можно было свалить ответственность на толмача: не так-де понял, скотина. Назначали нового переводчика, старого — сами понимаете куда. И всё шло как прежде.
Целых шесть лет золотоносый немой так измывался над своими рабами, пока один из телохранителей не оттяпал отцу Трулльского собора его гнилую башку.
Во всей этой удивительной истории мне почему-то больше всего жалко переводчиков. Наверное, из-за того что я когда-то сам работал синхронистом, переводил разных начальников и в конце концов был изгнан с этой нервной должности за одно ужасное faux pas. Но о собственном опыте по части трудностей перевода расскажу в следующий раз.
Судьба переводчика
01.11.2012
В прошлом посте обещал рассказать про бесславный конец своей толмаческой карьеры.
Но сначала несколько слов об особенном жанре фольклора — переводческих байках. Поскольку я отучился в языковом вузе, где готовили переводчиков, а потом в течение нескольких лет зарабатывал этим нервным ремеслом на жизнь, я наслушался от учителей и коллег самых разных историй о подвигах находчивости, ужасающих ляпах, трагикомических ситуациях. Кое-что повидал сам, а кое в чем, увы, и лично поучаствовал.
Устные предания существуют у переводчиков всех стран и народов, но в иностранных переводческих сказаниях нет такого накала страстей, потому что нет сакрального трепета, сохранившегося у моих преподавателей еще со сталинских времен, когда с проштрафившимся толмачом могли поступить вполне в духе Юстиниана Безносого.
Один синхронист-американец с гордостью мне рассказывал, как, переводя речь прибывшего в Москву заместителя госсекретаря, прибавил кое-что от себя. На беду оказалось, что вашингтонец понимает по-русски. Он обернулся и злобно прошептал: «I didn't say that!» («Этого я не говорил!»). «But you should have» («А следовало»), — якобы ответил ему мой знакомый, уверенный, что лучше знает обыкновения туземцев — и начальник заткнулся.
У нас такой диалог вряд ли был бы возможен. Начальнику заведомо видней. Разве что можно поманеврировать с нюансами. Однажды я, еще студентом, присутствовал при беседе товарища Полянского, разжалованного из членов Политбюро в послы, с очень важным японцем древнего аристократического рода. «А ты хи-итрый старикан!» — сказал бывший хрущевский любимец потомку владетельных даймё, который пришел на встречу в парадном кимоно с гербами. Переводчик не моргнув глазом прошелестел: «Мы знаем вас, сенсей, как большого друга Советского Союза». Я стоял рядом, учился мастерству.
