В ночь с 28 на 29 декабря 1741 года в воровском притоне Марфы Дмитриевой был схвачен шестнадцатилетний Иван Данилов сын Зубарев. На допросе он показал следующее: «Отец, Данила Никифоров, был салдат, а которого полку, не знает. И тому назад лет с четырнадцать (Ивану в то время было около двух лет. — Е.А.) отец ево умре». Как следует из того же допроса, именно в гарнизонной школе Зубарев научился воровать: «…и тому ныне два года он, Иван, от той школы отходя, той же школы со школники с Логином Наговицыным, Алексем Елаховым, Васильем Терновским мошенничал в Успенском и в Архангельском соборех, и в Чудове, и на площади, и под горой, и в разных рядех, и в крестныя ходенки вынимали у разных господ и у протчих разных же людей платки и денги, а во сколько поймов, того он за множеством сказать не упомнит, и вынятые платки он, Иван, с товарыщи продавали на площади торговкам, а как их зовут, не знает, заведомо, что краденые»
[374]. Впрочем, в ночь ареста он находился вовсе не в школе, а в компании профессиональных преступников и падших женщин.
В притоне Марфы Дмитриевой вместе с Зубаревым был арестован еще один воспитанник гарнизонной школы четырнадцатилетний Леонтий Васильев сын Юдин. На допросе он признался, что «в том доме жил блудно з женкой, по сему делу с приводной, Ириной Ивановой». Его подруга, 22-летняя солдатка, на допросе не стала скрывать, что «жила блудно с школьником Леонтьем Юдиным и про то, что он мошенник, она ведала». На допросе Юдин рассказал, что его отец, «морскаго флоту салдат», умер «тому ныне сколько лет, не упомнит». Сирота восьмилетним был записан в гарнизонную школу, а в 14 лет уже стал «товарищем» многих взрослых воров
[375]. Очевидно, гарнизонная школа и знакомство с учениками-«мошенниками» сыграли решающую роль в судьбе этого юного преступника, тем более что кроме воровства он там ничему не научился — не смог даже подписать протокол допроса. Впрочем, к моменту ареста Леонтий уже давно не жил в школе, местами его обитания стали воровские притоны
[376].15 февраля 1742 года в Сыскном приказе было определено: школьников Леонтия Юдина и Ивана Зубарева «за малолетством бить плетьми нещадно и послать в Оренбург для определения в службу»
[377].
Друг Юдина семнадцатилетний Логин Васильев сын Наговицын, сын солдата Семеновского полка, также обучавшийся в Московской гарнизонной школе, был пойман Каином в момент совершения кражи зимой 1742 года. Очевидно, он был уже известен в преступной среде — многие воры на допросах называли его как сообщника
[378]. На допросе он признался «в мошенничестве с полгода: в Успенском, в Архангельском и в Благовещенском соборех и в Чудове монастыре, и на площади, и по праздникам в крестное хождение вынимал всякого чина у людей ис карманов платки и кошельки з деньгами, а во сколько поймов, того за множеством сказать не упомнит»
[379]. В Сыскном приказе Наговицына выпороли плетьми и отправили обратно в Московскую гарнизонную школу. Но вскоре его отец попросил определить сына в службу. В июне 1742 года Логина записали в Семеновский полк, где служил его отец. Но уже 20 июля Иван Каин задержал Логина у Москворецкого моста в бильярдной вместе с мошенником Василием Терновским
[380].
Таким образом, гарнизонная школа у Варварских ворот скорее являлась для ее воспитанников школой преступного поведения. Часто они, совершавшие сложные по технике карманные кражи, не могли подписаться под протоколами собственных допросов. Многие из них прямо признавались в неспособности к «наукам». Так, промышлявший на улицах Москвы карманными кражами четырнадцатилетний беглый школьник Дмитрий Злобин показал, что он из гарнизонной школы «за не понятьем наук отослан с прочими… для науки слесарного мастерства в Тулу»
[381]. Низкое и нерегулярно выплачиваемое жалованье, нужда, отсутствие должного присмотра, близость соблазнов (Красной площади и торговых рядов) — всё это привело к тому, что в Московской гарнизонной школе сложилось свое преступное сообщество, в которое попал и герой этого очерка Сергей Зотов.
Записанный в гарнизонную школу, Сергей, по всей видимости, продолжал жить вместе с родственницами в Гончарах в «наемном углу». На допросе в Сыскном приказе в марте 1742 года он рассказал о своем пребывании в школе: «…словесной грамоте изучил он азбуку и начал часовник, токмо оная словесная грамота ему не дается, и он, Сергей, стал ис той школы бегать…» О том, что за несколько лет обучения Сергей так и не научился писать, свидетельствует протокол его допроса, который он не смог подписать самостоятельно (по его просьбе вместо него подписался писчик Сыскного приказа Егор Медведков); на допросе Зотов прямо признался, что «писать он и грамоте не умеет».
Убегал он из школы трижды и всякий раз возвращался к бабке и тетке, поэтому его всякий раз без труда ловили и возвращали, за побег наказывая плетью, следы от которой в марте 1742 года служащие Сыскного приказа сразу заметили на его спине. Но Зотов всё равно продолжал систематически прогуливать занятия. Его спина еще не успела зажить после очередной порки, когда в феврале 1742 года он снова перестал ходить в школу. Впрочем, дома он тоже не сидел, пропадая дни напролет на улицах Москвы, а часто даже не возвращался домой ночевать. Так было и 11 февраля 1742 года, когда Сергей, видимо, впервые оказался замешан в серьезном уголовном деле и около месяца провел в Московской полицмейстерской канцелярии и Сыскном приказе.
На допросе в Сыскном приказе 4 марта 1742 года Зотов рассказал, что вечером 11 февраля он, «от помянутой бабки своей отлучась», пришел в баню «близ Яузских ворот», которую в народе называли «на Островках». На вопрос следователя о цели посещения бани он ответил: «…для огрения, понеже на нем шубы не имелось». Эта деталь представляется очень важной, поскольку она демонстрирует ту крайнюю нищету, в которой находились солдатские сироты. В бане ученик гарнизонной школы познакомился с беглым солдатом Иваном Нифонтовым, который «в разговоре наедине» позвал его пойти вместе с ним «для гуляния». Вышли они из бани «в вечеру близ часа ночи» и направились по темной улице за Яузой в поисках запоздалых прохожих. Им навстречу шел подгулявший посадский человек из Тулы Ефрем Кобылин, по каким-то своим делам приехавший в Москву. Совместными усилиями сообщники на какое-то время лишили его возможности сопротивляться, после чего Нифонтов снял с него шапку, которую надел на Сергея Зотова, его головной убор, в свою очередь, надел на себя, а свою шапку нахлобучил на находившегося без сознания пострадавшего. Затем беглый солдат стал шарить по карманам жертвы и в одном из них обнаружил кошелек с мелкими медными деньгами, которые высыпал к себе в чулок. Между тем Кобылин начал приходить в себя, и сообщники поспешили удалиться. Ограбленный неожиданно погнался за ними, призывая на помощь десятских. Возле рогатки в конце улицы преступники были задержаны и отведены на съезжий двор десятой команды, откуда наутро переданы в Московскую полицмейстерскую канцелярию.
