Яузский мост облюбовал наш старый знакомый Иван Харахорка. На допросе в Сыскном приказе он рассказал об одной из совершённых здесь краж: «…в прошлом 744-м году перед праздником Рождества Христова в сочельник… ходил он, Иван, на Яуской мост, чтоб у проезжих людей из возов красть что ни на есть, и в то время вечеру из-за Яуских ворот по Яускому мосту ехал в Таганку незнаемо какого чину в санях на одной лошади, и он, Иван, у того человека сзади из саней взял кражей войлок белой овечий, подушку полупуховую да три рубашки тонкие с манжеты, два галстука»
[498].
Для преступников, специализировавшихся на кражах с повозок, интерес представляли главным образом перевозимые в них всякого рода крупногабаритные предметы: подголовки, мешки, сундуки и пр. Переноска краденого на большие расстояния была невозможна, поскольку могла вызвать подозрения окружающих. Поэтому довольно часто «мошенники» совершали такие преступления вблизи от своего жилища. Воспитанники Московской гарнизонной школы, стащив вещи с телеги, коляски или саней у Варварских ворот, прятали их либо в школе, либо под Варварским мостом. Иван Харахорка неспроста предпочитал «облегчать» повозки на Яузском мосту и близлежащих улицах — он проживал за Яузскими воротами в приходе церкви Симеона Столпника у «фабричного» Леонтия Михайлова, снимавшего угол на дворе капрала Семена Любавского. Степан Жижин и его сообщники, воровавшие на Таганке с телег деревенских мужиков мешки с мукой и крупами, обитали в то время «в Таганке в Пустой улице в приходе церкви Воскресения Христова… у полотнянщика Якова Степанова без поручной записи». Беглый солдат Василий Шапошников и школьник Николай Котенев, совершавшие кражи с повозок у Покровских ворот, жили «близ Покровских ворот в печуре». Другой беглый солдат, Максим Попов, осенью 1745 года с «товарищами» снимавший вещи с повозок «за Яузскими вороты в Таганке», ютился «в той Таганке на берегу в шалаше»
[499].
Добыча «мошенников», совершавших кражи с транспортных средств, могла быть самой различной. Так, посадский человек Максим Клест с «товарищами» осенью 1741 года «в Таганке у проезжих незнаемо какова чина у людей с возу украл два кавтана серых, и один кавтан он, Максим, продал по сему делу приводному слепому Андрею Федулову, взял двадцать пять копеек, а продал ему заведомо, что краденое, а другой кавтан продал… табашнику Ивану Андрееву, взял десять алтын, а продал заведомо, что краденое»
[500]. Таким образом, доход Клеста от этой кражи после сбыта вещей составил 55 копеек — сумму немалую, превышавшую размер месячной зарплаты «фабричного».
Но другие «мошенники», охотившиеся за поклажей саней, колясок и карет, в которых проезжали знатные господа, могли рассчитывать на более существенную добычу. Так, в 1741 году служитель вдовы-подполковницы Марии Федоровны Загряжской подал в Московскую полицмейстерскую канцелярию челобитье, в котором заявил: «…октября ж де 3 дня ехал он за госпожой своей на Каменном мосту, и на том де мосту воровские люди обрезали из-за коляски ларец с платьем, в котором имелось того разного платья по цене на тритцать семь рублев на девяносто копеек». В декабре того же года явочное челобитье подал канцелярист Сыскного приказа Нефед Попов «о краже у него из саней воровскими людьми шубы суконной лазоревого цвета на волчьем меху ценою в десять рублей»
[501]. Конечно, при сбыте краденого стоимость вещей падала в несколько раз, но всё же составляла несколько рублей.
Грабежи на улицах Москвы
Десятого декабря 1743 года в дом к доносителю Ивану Каину пришел один московский купец и рассказал, что три дня назад поздним вечером его ограбили — отняли 30 рублей. Жертве удалось каким-то образом установить имена грабителей: это были «фабричные» Большого суконного двора Данила Беляцкий и Александр Хахулин, а также посадский Красносельской слободы Дмитрий Кутилин. Пострадавший просил Каина отыскать обидчиков, пообещав за это отблагодарить. Названные купцом лица были хорошо знакомы доносителю, и он без труда поймал их и привел в Сыскной приказ. На допросах все трое признались в содеянном. Из их показаний вырисовывается следующая картина происшествия.
Седьмого декабря 1743 года приятели до позднего вечера сидели в кабаке, расположенном в Зарядье (в народе его называли «кружало, что словет в Зарядье»). Беляцкий пропил две копейки, а Кутилин — копейку; Хахулин, вероятно, гулял за счет собутыльников. Когда стаканы опустели, а денег больше не было, компания отправилась в город «для гуляния». Несложно догадаться, каковы были истинные намерения, с которыми вышли эти молодые люди на темные московские улицы, и можно предположить, что делали они это далеко не в первый раз. Кстати, один из них, Данила Беляцкий, был включен Иваном Каином в его реестр тридцати трех московских «мошенников», регулярно совершавших в Москве кражи и грабежи.
На этот раз долго искать жертву им не пришлось. Когда злоумышленники немного прошлись по Варварке, мимо них проехал извозчик и остановился возле кабака. Из саней вылез «весьма пьяный» человек, «по-видимому посадский», за пазухой у которого Беляцкий приметил плотно набитый холстинный мешочек, в каких московские обыватели носили деньги. Трое приятелей поспешили к «клиенту» и без труда вынули у него из-за пазухи мешочек, в котором приятно позвякивали монеты. Преступники поспешили с добычей на Лубянку под мост, где они знали укромное место — старый заброшенный струг, и там «оные деньги сочли, которых явилось рублевых монет тридцать один рубль, и оные деньги они трое разделили»
[502].
Описанный эпизод хорошо отражает характер данного вида преступлений. Злоумышленники собирались маленькими группами, из двух — четырех человек, ждали наступления позднего вечера в кабаке или бане и отправлялись на поиски добычи. Так, 4 марта 1742 года беглый школьник Сергей Зотов и беглый солдат Иван Нифонтов, просидев в бане «близ Яузских ворот» весь вечер, ночью «пришли за Яузу в улицу, что словет Тетерина». По ней «шел им на встречу незнаемо которой слободы посацкой человек», который и был ими ограблен
[503].
Жертвами ночных грабителей, как правило, становились подгулявшие московские обыватели. В такой роли чаще всего оказывались посадские и чиновники. К примеру, архивариус Сыскного приказа Нефед Попов в субботний вечер 4 февраля 1746 года засиделся «часу до пятого ночи» в гостях «в доме соседа своего купецкого человека Ивана Фирсова» близ церкви Николая Чудотворца в Хамовниках. Когда же чиновник навеселе возвращался в свой дом, расположенный на другой стороне улицы, он подвергся нападению «воровских людей»
[504].
