— Да, — отвечаю я, не сводя глаз с дороги и свинцового горизонта.
— Уверен? Потому что я понятия не имею.
— Да… уверен.
Лучше не объяснять, откуда я так хорошо знаю дорогу. Это наша охотничья тропа. Она и без того в курсе, кто я, зачем лишний раз напоминать? Неужели нельзя просто ехать вперед и позабыть обо всем на время? В свете моего воображения мы неходячий труп и девушка-подросток под проливным дождем, мы Фрэнк и Ава, мы неспешно катаемся по сельским аллеям, и где-то вдалеке, потрескивая, нам подыгрывает виниловый оркестр.
— Может, остановимся, дорогу спросим?
Я поднимаю на нее взгляд. Перевожу его на рассыпающиеся домики, почти черные в наступающих сумерках.
— Да я пошутила, — говорит она, выглядывая из-за мокрой челки. Откидывается на сиденье, заложив руки за голову. — Скажи, когда захочешь отдохнуть. А то едешь как последняя пенсионерка.
Постепенно у наших ног скапливается вода, и Джули начинает дрожать. Стоит весна, ночь теплая, но она промокла, а ехать в старом родстере — все равно что гулять в ураган. Съезжаю с шоссе, и мы погружаемся в кладбищенское безмолвие городской окраины. Джули смотрит на меня с немым вопросом в глазах. Я слышу, как стучат ее зубы.
Медленно еду вдоль обочины, выбирая дом для ночлега. Наконец поворачиваю в заросший зеленью тупик и паркуюсь рядом с проржавевшим "плимут-вояджером". Беру Джули за руку и веду под крышу. Дом заперт, но дверь прогнила и распахивается от одного пинка. По всему дому расставлены старые керосиновые лампы. Джули зажигает их, и дом озаряется мерцанием, как будто мы разожгли костер на полу. Это создает неожиданный уют. Джули бродит по кухне и гостиной, рассматривает посуду, игрушки, старые журналы. Поднимает плюшевого коалу и смотрит ему в глаза-пуговки.
— Милый, милый дом, — бормочет она. Затем достает из сумки "Поляроид" и делает снимок. Проблеск вспышки как пощечина — до того здесь темно. Джули ухмыляется и показывает камеру:
— Узнаешь? Я вчера ее у скелетов стырила. — Она протягивает мне проявляющийся снимок. — Очень важно беречь память, понимаешь? Особенно сейчас, когда весь мир на ладан дышит. — Джули смотрит в видоискатель и медленно разворачивается, вбирая в себя панораму всей комнаты. — То, что ты видишь, всегда может оказаться последним.
Я трясу фотографией в руке. На ней проявляется призрачный образ. Это я, Р, труп, возомнивший себя живым. Я смотрю себе в глаза мертвым, удивленным, свинцовым взглядом. Джули протягивает мне камеру.
— Всегда и везде делай снимки. Если у тебя нет камеры, то хотя бы в уме. Когда запоминаешь что-нибудь нарочно, такие воспоминания всегда ярче, чем случайные. — Она встает в позу и широко улыбается. — Сыр!
Жму на кнопку. Джули тянется к выползающему из камеры снимку, но я выдергиваю его первым и прячу за спину. Протягиваю ей мой. Она закатывает глаза, но потом берет фотографию и, склонив голову набок, начинает ее разглядывать.
— Ты лучше выглядишь. Наверное, дождь тебя умыл. — Она поднимает глаза от снимка и внимательно в меня вглядывается. — Почему у тебя такие глаза?
— Какие? — настороженно спрашиваю я.
— Такого странного серого цвета. У трупов они совсем не такие. Не затуманенные. Почему?
Некоторое время я думаю.
— Не знаю. Случается… во время… превра… щения.
Она так на меня уставилась, что мне хочется съежиться.
— Жутковатый у тебя с ними вид. Почти… сверхъестественный. А цвет они когда-нибудь меняют? Когда убиваешь, или еще когда?
У меня вырывается вздох.
— Кажется… ты… о вампирах.
— А, точно, — смеется она, а затем печально качает головой. — Ну хоть этих пока не существует. Впрочем, слишком много чудовищ развелось в последнее время, за всеми не уследишь. — Не успеваю я обидеться, как она снова смотрит мне в глаза и улыбается. — А вообще они мне нравятся. Твои глаза. Они у тебя красивые. Жуткие, конечно… но и красивые.
Кажется, это самый лучший комплимент, который мне говорили за всю мою мертвую жизнь. Джули, не обращая внимания на мой остолбенелый вид, уходит дальше в дом, напевая себе под нос.
Снаружи бушует гроза, изредка до нас доносятся раскаты грома. Я радуюсь, что в доме целы все окна. В большинстве других они давно разбиты мародерами или охотниками. На соседской лужайке лежит несколько трупов со вскрытыми черепами, но мне хочется верить, что хозяевам удалось уйти. Они и добрались до одного из стадионов, а может, даже бежали в горы, в какой-нибудь огороженный от всего мира рай, где за усеянным жемчугом титановым забором поет ангельский хор…
Я все еще стою в гостиной и слушаю дождь. Джули слоняется по дому. Вскоре она спускается с охапкой сухой одежды и сваливает ее на диван. Выуживает из кучи джинсы, которые велики ей размеров на десять.
— Как тебе? — спрашивает она, обернув штаны вокруг талии. — Не полнят? — Бросает джинсы и вытаскивает груду тряпья, которая при ближайшем рассмотрении оказывается платьем. — Если завтра мы с тобой заблудимся в лесу, мне будет из чего сделать палатку. Вот какому-то зомби повезло с обедом.
Я трясу головой и кривлю лицо.
— Что, не любишь толстячков?
— Жир… не живой. Мусор. Нужно… мясо.
Она смеется:
— Значит, ты не только меломан, а еще и гурман! Ну ты даешь! — Отбрасывает одежду и делает глубокий вдох. — Ну ладно. Я уже с ног падаю. Нашла там кровать, которая еще не развалилась. Пойду спать.
Я ложусь на слишком короткий для меня диван и настраиваюсь провести ночь наедине с собой. Но Джули не уходит. Она стоит на пороге спальни и смотрит на меня. Я уже видел такой взгляд. Я готовлюсь к худшему.
— Р… — говорит наконец она. — А тебе… тебе обязательно есть людей?
Я мысленно испускаю глубокий вздох, мне невыносимы эти расспросы. Но покой чудовищам не причитается.
— Да.
— Или ты умрешь?
— Да.
— Но меня ты не съел.
Я молчу.
— Ты меня спас. Уже раза три как.
Медленно киваю.
— И с тех пор так больше ничего и не ел?
Я морщу лоб и напрягаю память. Она права. Если не считать нескольких кусочков мозга, с момента нашей встречи я соблюдаю строжайший гастрономический целибат.
На ее лице появляется странная полуулыбка.
— Ты… меняешься, что ли?
Как и прежде, я безмолвствую.
— Ну спокойной ночи, — говорит Джули и закрывает за собой дверь.
Я лежу на диване и разглядываю облупившуюся краску на подтекающем потолке.
— Что с тобой? — спрашивает М, глядя на меня поверх заплесневелой чашки кофе. — Что-то не так?
