Здесь темно, единственное освещение — тускло-желтое сияние фонарей за окном. Из мебели только фанерный комод и костяк кровати, прямо на потолке над которой наклеено несколько фотографий Джули. Воздух затхлый. Тут гораздо холоднее, чем во всем остальном доме.
— Р, твою мать, — страшным, дрожащим голосом говорит Джули. — Что мы тут делаем?
Наконец я поднимаю на нее глаза. В тускло-желтых сумерках мы похожи на актеров выцветшей кинодрамы.
— Джули. Эта… теория… о том, что мы… едим мозг… — Джули отчаянно трясет головой. — Все правда.
Я смотрю в ее наполняющиеся слезами глаза, потом наконец опускаюсь на колени и открываю нижний ящик комода. Под горками старых марок, микроскопом, армией оловянных солдатиков лежит стопка бумаги, перевязанная красной бечевкой. Достаю ее и протягиваю Джули. Странным, удивительным образом мне кажется, что рукопись моя. Я как будто протянул ей собственное истекающее кровью сердце на тарелке. Я готов к тому, что сейчас она изорвет его на клочки.
Джули берет рукопись. Развязывает бечевку. Чуть не всхлипывая, целую минуту смотрит на первую страницу. Наконец вытирает глаза и прокашливается.
— "Красные зубы", — читает она вслух. — Перри Кельвин. — Переводит взгляд ниже. — Посвящается Джули Каберне, последней, кто еще светится в ном мире.
Она опускает рукопись и ненадолго отворачивается, пытаясь скрыть, что у нее перехватило горло. Затем берет себя в руки и переворачивает страницу. Читает — и из-за слез проглядывает робкая улыбка.
— Вот это да, — говорит она, всхлипнув и вытерев нос рукой. — А ведь… это и правда… неплохо. Раньше он писал какую-то скучную, бесстрастную муру. А это… попсовато… но в хорошем смысле. Больше похоже на то, каким он был на самом деле. — Джули снова смотрит на обложку. — Начал меньше года назад. Я и не знала, что он не бросил. — Открывает последнюю страницу. — Не закончил. Все обрывается на середине предложения. "Врагов было больше, они были лучше вооружены, и смерть была неминуема, но он продолжал сражаться, потому что…"
Она проводит пальцем по бумаге, исследует ее на ощупь. Зарывается в нее лицом и вдыхает. Наконец закрывает глаза, складывает рукопись и завязывает бечевку. Поднимает взгляд на меня. Я выше ее почти на фут и тяжелее, наверное, фунтов на шестьдесят, но сейчас я чувствую себя крошечным, невесомым. Мои руки безвольно обвисли. Она может сбить меня с ног, раздавить одним-единственным словом.
Но Джули молчит. Она кладет рукопись обратно в ящик и закрывает его. Выпрямляется, вытирает лицо рукавом и обнимает меня, приложив ухо к груди.
— Тук-тук, — шепчет она. — Тук-тук. Тук-тук.
— Прости, — говорю я.
Не открывая глаз, не поднимая лица от моей рубашки, она отвечает:
— Я тебя прощаю.
Легонько касаюсь ее золотистых волос:
— Спасибо.
Эти три фразы, такие простые, примитивные, никогда еще не были такими совершенными. Такими верными своему исконному смыслу. Ее щека, прижатая к моей груди, шевелится — большая скуловая мышца растягивает ее губы в слабой улыбке.
Мы молча закрываем за собой дверь в комнату Перри Кельвина и уходим. Спускаемся вниз по лестнице мимо взволнованных подростков, толкающихся детей, давно уснувших младенцев и выходим на улицу. Чувствую очередной пинок, но не в животе, а в груди — ближе к сердцу, чем к желудку. В голове раздается тихий голос.
Спасибо, — говорит Перри.
Было бы хорошо тут все и закончить. Отредактировать собственную жизнь. Замолчать на середине предложения, отложить все куда-нибудь в ящик комода, отдаться на волю амнезии и забыть обо всем, что произошло, происходит или вот-вот произойдет. Закрыть глаза и уснуть и видеть счастливые сны.
Но нет, "Р". Никаких тебе блаженных сновидений. Они не для тебя. Или ты забыл? У тебя руки в крови. У тебя губы в крови. У тебя зубы в крови. Улыбнись, тебя снимают.
— Джули… — начинаю я, решившись признаться и в последнем своем грехе. — Я должен… сказать…
БУМ
Поле Стадиона залито галогеновым светом, за одно мгновение полночь превращается в полдень. Мне видны мельчайшие поры на лице Джули.
— Что за хрень? — ахает она, озираясь.
Пронзительный вой тревоги окончательно разбивает ночную тишину. На наших глазах загорается сохранившийся с предапокалиптических времен гигантский телеэкран. Он висит на тросах под открытой крышей, как скрижаль, спустившаяся с небес. На экране появляется грубо нарисованный мультик: квотербек бежит от кого-то, преследующего его с вытянутыми руками, видимо, от зомби. Мультик перемежается текстом — одним словом во весь экран. Думаю, там написано:
ТРЕВОГА
— Р, — в ужасе спрашивает Джули, — ты кого-то съел?
Смотрю на нее с отчаянием.
Не… не б… б… было в… вы… вы… бора, — заикаюсь я, в панике растеряв все свое умение говорит! — Он… оста… новил. Я… не… хотел.
Поджав губы, она пронзает меня взглядом, но затем трясет головой, будто избавляется от одной мысли, чтобы посвятить себя другой.
— Ладно. Тогда нам нужно в дом. Черт, Р. Забегаем в дом, она захлопывает дверь. Нора встречает нас на лестнице.
— Где вас носило? Что там происходит?
— Тревога, — отвечает Джули. — Зомби в Стадионе.
— Он, что ли?
В глазах Норы такое разочарование, что скулы сводит.
— И да и нет.
Вбегаем в комнату Джули и выключаем свет. Садимся на кучи одежды на полу и молчим. Сидим и прислушиваемся к звукам. К охранникам, которые бегают и кричат. К выстрелам. К нашему тяжелому дыханию.
— Не волнуйся, — шепчет Джули Норе. Но на самом деле ее слова предназначаются мне. — Много народу не пострадает. Слышишь выстрелы? Его, наверное, уже пристрелили.
— Значит, все нормально? — спрашивает Нора. — С Р ничего не будет?
Джули мрачно смотрит на меня.
— Даже если допустить, что у кого-то был сердечный приступ, сам себя он бы не покусал. Так что очевидно, что в городе есть еще как минимум один зомби.
Нора переводит взгляд с Джули на меня. Мне кажется, что я краснею.
— Твоих рук дело? — спрашивает она, с трудом принуждая себя к беспристрастности.
— Не… хотел. Он… бы… убил.
Нора молчит. На ее лице ничего невозможно прочитать.
Смотрю ей в глаза и надеюсь, что она почувствует, какой жгучий стыд меня гложет.
— Мой последний, — говорю я, с трудом заставляя свой убогий язык шевелиться. — Зарекся. Поклялся… пасти небес.
Несколько невыносимых секунд спустя Нора кивает и говорит Джули:
— Надо его отсюда вывести.
— На время тревоги все перекрыто. Ворота заперты и под охраной. Может, даже крышу закроют, если как следует перепугаются.
