Следствием того же «переворота», как и общего укрепления патриархата, могло явиться и более широкое распространение обычая самоубийства жены после смерти мужа. В 747 г. о нем у западных славян пишет известный просветитель Германии Бонифаций. Он утверждает, что у «винедов» «жена после смерти своего мужа отказывается жить. И достойной похвалы считается у них жена, когда она собственной рукой предает себя смерти и сгорает на одном костре со своим мужем». Любопытно, что этот обычай Бонифаций приводит в пример распутству короля-христианина. «И винеды, гнуснейший и наихудший род людей, — подчеркивает проповедник, — со столь великим усердием блюдут взаимную супружескую любовь».
[1735] Ясно, что «гнуснейший и наихудший» — просто риторика, чтобы подчеркнуть противопоставление. Бонифаций скорее хвалит здесь язычников. В его рассказе обращает на себя внимание то, что как и Маврикий почти за два века до того, Бонифаций не говорит ни о каком насилии. «Достойная похвалы», — очевидно, не каждая. Но «похвала», — то есть прямое поощрение со стороны общины подобных действий, — при общинном строе уже почти что принуждение.
Остатки таких жертв найдены на словацком «аваро-славянском» кладбище VII–VIII в. в Прше. На самом деле это могильник славян, воспринявших обряд трупоположения — аварских всаднических погребений здесь нет, как нет и могил с оружием. В одном погребении вместе положены женщина и мужчина, связанные между собой кожаным поясом. В другом — в могилу погребенного сидя мужчины положили вместе с подношением в сосуде голову женщины. Однако это лишь два случая, в других могилах ничего похожего нет. Обычай погребать принесенных в заупокойную жертву женщин в одну могилу с мужем славяне едва восприняли — у авар. Те, по кочевническому ритуалу, погребали вместе со знатными людьми их жен и рабов. На аваро-славянском (без кавычек) кладбище VII–IX вв. Нове Замку имеется несколько двойных и тройных захоронений. В одном, самом большом погребении, лежали семеро покойников. Вместе с тем сам обычай принесения жены в жертву над прахом мужа, как видно из сообщения Бонифация, распространился широко и среди самых разных славян. Следы его обнаружены среди редких находок остатков трупосожжений в долине Хафеля.
[1736]
К VIII в. относятся и некоторые другие новшества в славянской религии и мифологии. Не менее важным, чем «патриархальный переворот», явилось распространение среди славян «дуалистических» мифов о сотворении мира. Восприняты они были через болгар или хазар. Отголосок этих мифов мы находим у восточных славян уже в XI в. Русские волхвы рассказывали следующий миф о появлении человека: «Бог мылся в бане и, вспотев, отерся тряпьем, и скинул его с небес на землю. И поспорили сатана с Богом, кому из нее сотворить человека, и сотворил дьявол человека, а Бог душу в него вложил. Потому-то, если умрет человек, в землю идет тело, а душа к Богу».
[1737] Волхвы как будто отождествляют с известным им от христиан «дьяволом», «антихристом», «сатаной» — властителя загробной «бездны» и дикой природы, Велеса. Это его капище некогда располагалось на месте Ярославля, откуда помянутые волхвы и вышли. Следует отметить, что известен и другой сходный восточнославянский языческий миф — люди рождаются оттого, что бог Род «мечет на землю груды» с «воздухов».
[1738]
Данный миф о судьбе мертвых содержит явные отзвуки полемики волхвов с распространяющейся по периферии славянского мира, особенно у южных славян, практикой трупоположений. Кремация освобождала тело от власти сил подземного мира. Соответственно, наряду с представлениями о едином загробном мире во власти Велеса-Трояна появилась идея небесного пребывания или небесного суда. Погребение в землю праха предстает тогда как некая «компенсация» темному божеству. Здесь можно увидеть след знакомства с более развитыми религиями — или внутреннего развития самой славянской. В любом случае, подобные концепты не разошлись широко. Характерно, что носителями их выступают северные волхвы, хранители наиболее сложного в славянском языческом мире велетского наследия.
Создание мира и человека предстает в таких мифах как результат вражды-сотрудничества небесного (то есть «белого» Перуна или Рода) и подземного («черного» Велеса) божества. Последний в виде «черного гоголя» плавает по первозданному океану, куда к нему спускается небесный бог. По приказу «белого» «черный» достает со дна моря скрытую в его недрах землю. Как в других славянских мифах, жизнь на земле зарождается от высечения (здесь братьями-соперниками) огня-молнии. Часто повторяется легенда, согласно которой «дьявол» «изрыл» гармонично созданную небесным собратом землю.
[1739] Ее языческая древность удостоверяется эпитетом подземного бога — čьrtъ, чёрт, «роющий», откуда местные названия типа «Черторыя», отмеченные и у западных, и у восточных славян.
[1740]
Следует отметить, что «дуализм» уже у тюрок мало соответствовал своему первоисточнику — древнеиранским представлениям о борьбе доброго и злого богов. Боги-создатели у славян воплощали скорее хаос и порядок, опасность и благополучие, смерть и жизнь — но не добро и зло в прямом, обычном понимании. Другое дело, что на земном уровне противостояние богов повторялось в подвигах героев, борцов со змеями-разрушителями. Слово «чёрт» распространилось и у тех племен, которые поклонялись преимущественно Велесу. Лишь во времена христианства чёрт был отождествлен с дьяволом. Совсем не исключено, что волхвы XI в. на самом деле говорили «чёрт» там, где летописец или его информатор перелагали «дьявол», «сатана», «антихрист». Языческое понятие «чёрт», в отличие от ученых именований врага рода человеческого, в Средние века старались не употреблять.
Некоторое развитие претерпела низшая мифология славян. По мере становления славянской культуры, для которой вообще характерен интерес к окружающей природе, появлялись новые образы природных духов. Такие новые духи обладали более узкой, чем их предки, «специализацией», сферой деятельности. Так, у западных и восточных славян распространились поверья о леших, лесовиках — особых духах лесов.
[1741]
