Спустя полгода после поражения мужчины, не смея более нападать на Власту, и выстроили Вышегрод. Возвели его будто бы за одну ночь, опасаясь нападения. Власта же велела женам убивать собственных мужей на ложе — но не все в конечном счете повиновались ей. Затем Далимил описывает, какими именно хитростями обитательницы Девина изводили мужчин. Например, однажды они выманили их из вышегродского «хлада» лучшими красавицами — и перебили много «добрых юношей».
Среди прочего говорится и о гибели Честирада — несомненно, в первоначальном предании именно он, а не Пржемысл, выступал как князь Вышегрода. Желая заманить Честирада, девинки избрали из своей среды красавицу Сарку и оставили ее связанной в лесу, а рядом с ней — рога и сосуд с медом. Честирад, проезжавший там, увидел девушку и кружащих над нею воронов — предвестие собственной смерти. Сарка назвалась дочерью пана из Оскорина, которую в Девин забрали насильно, а теперь бросили, ибо она якобы не хотела следовать «их злобе». Честирад освободил пленницу. Она попросила его остаться и проводить ее к отцу. Честирад согласился, пока же со своими дружинниками слез с коня и принялся пить со спасенной оставленный девинками мед. Напившись, мужчины стали трубить в рога, — невольно давая знак сообщницам Сарки. Те, прискакав на своих конях, перебили всех мужей, не успевших даже взяться за мечи, а Честирада посадили на кол перед самыми стенами Вышегрода. Место его гибели получило название от имени Сарки.
После гибели Честирада Власта была признана княгиней почти по всей земле. Она велела всем новорожденным мальчикам отныне выкалывать правый глаз и отрубать палец на правой руке, «чтоб мечи не могли держать, а за щитом не могли видеть». Вышеград продолжал, однако, стоять. Теперь Далимил вновь вводит Пржемысла, чтобы дать мужчинам последний мудрый совет. Именно он (чего у Козьмы не было) советует им выманить жительниц Девина предложением мира. Однако история у Далимила, после всех описанных им кровавых распрей, отличается и окончанием. Умысел мужчин состоял том, чтобы побить врагов поодиночке. Заманив и пленив сильнейших воительниц Девина, они затем вызвали Власту и ее оставшуюся дружину на битву. Власта, исполненная неразумного гнева, двинулась на Вышегрод. Но, ворвавшись в ряды врагов, она погибла. После этого началось истребление ее войска — две сотни пало на поле, затем мужи ворвались в Девин и продолжили избиение там. Так с мятежом дев было покончено, и град их разрушен. Далимил заканчивает повествование возвращением законного правителя Пржемысла на престол — хотя у Козьмы, как уже говорилось, Пржемысл в этой связи и не упомянут.
Ясно, что имена Власты и Честирада связывались народной памятью именно с этими событиями. Ясно и то, что предание бытовало в разных вариантах, и то, что пространная версия Далимила, полная ратных дел, — более поздняя, скорее эпическое сказание, чем собственно «историческое» предание. Впрочем, грань между эпосом и преданием в средневековье довольно узка и вполне проницаема. Повествование о необычных событиях древности явно захватывало воображение средневековых писателей — и у каждого не обходилось, конечно, без сравнений с амазонками. Это еще больше затемняет основу — ведь яркий образ из классического мифа неизбежно заслонял собой подлинное первобытное сказание.
Ясно, что само рождение предания вызвано условиями «патриархального переворота», особенно остро пережитого чехами и хорватами. В обществе последних допускалась передача власти дочерям, что ясно из всех преданий о Кроке или Краке. Реально ли восстановить исторические события, лежащие в основе предания о градах Девин и Вышегрод? Можно догадаться, что речь здесь изначально шла о столкновении обычного для славян права наследования по мужской линии с хорватским обычаем. Не исключено, что именно в войне Девина и Вышегрода произошло обособление чехов в независимый от хорватов племенной союз. Чешский Девин в таком случае — оплот хорватов и законной наследницы их «Крока», первородной дочери Власты. Честирад же оказывается сыном или ближайшим мужским родичем умершего «Крока», претендующим на власть согласно патриархальному закону.
Ужасы «войны полов», описанные Далимилом, едва ли имели место в действительности. По крайней мере в том массовом и концентрированном виде, в котором их сохранил эпос. Но видеть в них только аллюзию на античных амазонок тоже не стоит. Сопротивление женских половозрастных групп и жриц-ведьм торжествующему патриархату могло принимать разные формы. Частные эпизоды этой растянутой на два-три языческих века борьбы слились со временем в одно предание, создав страшную картину «женской власти» над Чехией. Кстати, со стороны все более ущемляемых ведьм было бы естественно поддержать Власту. Жизнь и нравы в Девине определенно напоминает в преданиях ведьмовское сестричество. Название «Девин», кстати, носил в IX в. один из градов Поморавья — не такого же ли происхождения?
Окончательное крушение хорватского «матриархального» наследия, обрыв и смена хорватской династии «Кроков» отразились уже в самом предании о Пржемысле. В отличие от эпического сказания о Девине и Вышегроде этот текст имел более «каноническую» форму, став началом официальной истории королевской династии. Предание, передаваемое Козьмой,
[1783] в основном повторяется позднейшими хронистами.
Хрудош оскорбляет Либуше. Из книги «Иллюстрированная история чешского народа» Фр. Палацкого. XIX в.
Согласно рассказу Козьмы Пражского, после чешского «судьи» Крока осталось только три дочери — Кази, Тэтка и Либуше. Все три отличались немалой мудростью. Старшая сестра, Кази, прославилась как врачевательница и пророчица. С ней связывается пословица о безвозвратно потерянном: «Этого не сможет вернуть даже сама Кази». Курган Кази в начале XII в. показывали у реки Мжи (Вероунки), притока Влтавы. Тэтка, прожившая незамужней, стала жрицей. Именно она, утверждает Козьма, «научила глупый и невежественный народ поклоняться горным, лесным и водяным нимфам, наставляла его во всех суевериях и нечестивых обычаях». С ее именем связывается древний град Тэтин на крутой горе у той же Мжи.
Третьей сестрой была Либуше, чей град Либушин располагался в заросших лесом землях на левобережье Влтавы, ниже Праги и впадения Вероунки. Из всех троих Либуше «единственная была в своих решениях предусмотрительна, в речи — решительна, телом — целомудренна и нравом — скромна». Кроме того, она обладала и пророческим даром. После смерти отца чехи избрали ее своей судьей. Судила она тщательно и по справедливости. Но однажды двое мужчин поспорили между собой о меже. Дойдя до драки, они прибежали на двор к Либуше с просьбой о правосудии. Либуше, как описывает Козьма, «поскольку женщинам свойственна нежность и непринужденность, когда ей не надо опасаться мужа, опершись на локоть, высоко возлежала, будто женщина, родившая ребенка». Спор она рассудила, как обычно, справедливо и нелицеприятно. Проигравший, однако, разгневался. Он затряс головой, трижды ударил посохом о землю и изрек: «О, оскорбление, непереносимое для мужчин! Эта ничтожная женщина со своим лукавым умом берется разрешать мужские споры! Нам ведь хорошо известно, что женщина, стоит ли она или сидит в кресле, не располагает большим умом, а еще меньше его у нее, когда она возлежит на подушках! Поистине, пусть она в таком случае лучше имеет дело с мужчиной, а не принимает решения, касающиеся воинов. Хорошо ведь известно, что у всех женщин волос долог, а ум короток. Лучше мужчинам умереть, чем терпеть подобное. Природа выставила нас на позор народам и племенам за то, что мы не имеем правителя и судьи из мужчин и над нами тяготеют женские законы».
