Полянский и северский миф о Ковале совпадает в основном с волынским, привязанным к имени тамошнего легендарного князя Радара. Согласно преданиям Поднепровья, Коваль — победитель чудовищного Змея. Змей нападал на земли, в которых поселился Коваль, разорял их, пожирал людей. Коваль выстроил себе огромную каменную кузницу за тремя железными дверями и в ней выковал первый, исполинский плуг с железным лемехом. Когда Змей снова прилетел за добычей, кузнец увлек его в погоню за собой, заманил к кузне и посулил — если тот языком пролижет насквозь все железные двери, позволить съесть себя. Змей поддался на уловку и, пролизав насквозь три заслона, проник в кузню языком. Коваль этого и ждал. Он схватил змеиный язык клещами и бил Змея по голове многопудовым молотом, пока сбежавшиеся люди впрягали схваченное чудовище в соху. Наконец, Змей был обуздан и сдался. Коваль велел ему пропахать межу до моря — между землями славянского народа и вражеским, «змеиным» краем. Змей вынужден был покориться, а Коваль сам пошел за плугом. Так славянская земля оказалась отделена от вражеской глубокой рекой, а по ее берегам воздвиглись высокие валы, след богатырской пахоты Божьего Коваля. Это Змиевы валы по берегам Днепра, на границе со степью. У устья Днепра Змей лопнул, напившись морской воды. В древности Змиевы валы звались Трояновыми. Значит, Змей, враг Сварога, — трехголовый бог преисподней Троян, известный восточным и южным славянам.
Мифологические предания о Ковале бытовали еще в XIX в., в том числе и в самих окрестностях Киева. Должны были рассказывать о битве Кия со Змеем-Трояном и в Средние века. Тем не менее в летописях этот чисто мифологический «пласт» предания о Кие отражения не нашел. Неудивительно — в пору ожесточенной борьбы с пережитками язычества он казался неуместным. Да летописцы, в отличие от «двоеверов», и не верили ни в Сварога, ни в Трояна, ни в других древних богов. Кий для них имел смысл лишь как исторический основатель Киева, а не как мифический герой. Тем более что тогда вряд ли забылось изначальное тождество основоположника княжеской власти, кузнеца-«создателя молний» Кия-Сварога с верховным богом Перуном. А Трояна — с его противником, богом-змеем Велесом. Ни тому, ни другому места в реальной истории после крещения Руси не осталось. Христианский летописец переосмысливал доставшуюся традицию с точки зрения разумной достоверности. Приводило это к двойственному результату. С одной стороны, из языческого предания вычленялась «историческая» основа. С другой — это производилось просто за счет отсева «мифологического». Путь к рациональному научному знанию прокладывался за века до постижения его метода.
По тем же мотивам «недостоверности» с научной христианской точки зрения осталось за пределами летописного текста предание о Лыбеди. В летописях она выглядит лишней. Для любого киевлянина вполне естественно, что с ее именем связано название реки Лыбедь. Но летописцы этого почему-то не отметили и вообще никак не прояснили роль Лыбеди в повествовании. Между тем Лыбедь дольше других персонажей сохранялась в народной памяти. В записанном в XIX в. предании она — киевская княжна, живущая на Девич-горе. Лыбедь будто бы протекла от ее слез, пролитых, когда отвергавшая женихов красавица была вынуждена доживать свои дни в одиночестве.
[1870] Если позднее предание сохранило черты более древнего, то монастырский летописец мог по самым разным причинам не дать ему места в истории. К присущему «варварским» преданиям и неудивительному элементу «балладности» добавлялись совершенная бесполезность сюжета для «большой» истории и вопиющая даже для средневековья недостоверность. Лучшим выходом летописец счел умолчание, даже не упомянув о проживании Лыбеди на Девич-горе. Вообще-то, лаконичное указание «а сестра их Лыбедь» можно рассматривать и как отсылку к неприглянувшемуся летописцу, но известному его современникам сюжету.
Кий, Щек и Хорив в Радзивиловской летописи
Именно с Лыбеди уместно начать анализ «исторической» составляющей в предании. Этот персонаж, казалось бы, не имеет ничего общего с реальной историей. Сюжет, связанный с нею, совершенно мифичен. Летописец не нашел ничего, что могло бы связать Лыбедь с историческим «фактом». Современная наука — тоже. Совпадение имени с названием происшедшей якобы от него реки наводит на простейшую мысль. Не имя реки происходит от личного имени, а наоборот. Соответственно, то же следует сказать о Щеке и Хориве. Но происхождение названия реки «Лыбедь» неясно. В последние десятилетия выдвинута и обоснована убедительная версия. Название реки происходит от личного женского имени «Улыба».
[1871] Итак — совершенно неожиданно — наименее исторический персонаж предания обретает исторический прототип.
Еще больше оснований искать такой прототип — или прототипы — для самого Кия. Как бы то ни было, древнерусское название «Киев/Кыевъ-град» действительно означает «город Кыя/Кия». Пришедшее из древних мифов имя «Кий» могло стать титулом возводящих себя к мифологическому герою полянских вождей. Такие родовые титулы — Мусок, Крак — славянам известны. Они полностью заменяли личные имена.
Полянский племенной союз сложился на основе двух племенных групп — пришлой с запада, словен-дулебов, и местной, антов. Наследие тех и других сохранялось еще в раннее средневековье Руси.
[1872] Основание же укрепленного «града» Киева связано с вторжением «волынцевских» племен Левобережья. В результате племенных групп стало три — дулебы, анты, включая пришлую северу, и пришедшие вместе с ней кочевники. Присутствие «салтовцев» в Киеве VIII в. сомнений не вызывает.
[1873] Власть в таком племенном объединении могла быть триальной. Каждому из соправительствующих «родов» соответствовал особый племенной компонент союза. Являлись ли исторические прообразы Кия, Щека и Хорива «братьями» в буквальном смысле, изначально? В любом случае они стали таковыми, основав общий град и создав единый полянский племенной союз. Позднее, как свидетельствуют летописи, этим союзом совместно правили их «роды». Тройственное соправительство сохранялось до IX в. включительно.
[1874] Оно и составляло суть заключенного при вторжении северы договора.
Кий в этом раскладе — вождь вторжения, северский ант. Именно в этом смысле он оказывается «перевозчиком» «с той стороны Днепра».
[1875] «Киев перевоз» — не унижение достоинства полянского князя, как полагал летописец XII в., а память о переправе его и его людей. Спустя века, в XVII столетии, в киевской округе еще вспоминали, что Кий пришел «из диких полей».
[1876] Именно от антов распространялся миф о Кие-Свароге и связанные с ним представления о княжеской власти. Волынцевская аристократия, в жилах которой текла и антская кровь, восстановила их в новом «княжении» на Левобережье. Ее предводители, подобно хорватским князьям в Чехии и Польше, приняли в качестве титула одно из имен бога-родоначальника. Верховные князья Киева считались земными проявлениями или потомками божества.
