Но там нет территориального диспута вообще. Нет там никакой ни немецкой, ни французской стороны. Это Эльзас. Говорят на трех языках: французском, немецком, эльзасском. За сигаретами отправляются в Германию, просто через мост переходят. Границы нет. Деньги одинаковые. Если бы мы ездили не только без виз в Крым или на Украину (или в Украину), но не было бы еще этих пограничных столбов, как сейчас в Шенгенской зоне, то какая разница? Ну какая разница? Если нет наезда на язык и на образ жизни. Мне кажется, что в XXI веке эти вопросы решаются не переносом границ.
Вот история, о которой так часто говорил президент, – Косово и Сербия. Да, Сербия не признает отделение Косово. Но они оба войдут в Европейский союз через какое-то время и в Шенгенскую зону. И не будет границ, и не будет разных валют, и будут языки смешанные, и так далее. Вот были выборы в парламент Сербии, и 34 % сербов, которые живут в Косово, проголосовали, им дали такое право. Они живут в другой стране, под другим управлением – в самопровозглашенном Косово, но они голосовали за парламент Сербии. И чего? И на здоровье. Это гораздо более тонкая материя, чем перенос границ. Потому что переносом границ ничего не решается.
Тем более она не решается воздвижением границ. В Крыму большинство составляло русское население. В Верховном Совете Крыма 92 депутата из 100 идентифицировали себя как русские. Власть была в руках у русских – губернатор и премьер-министр этнические русские. Хотя я и не люблю считать по «пятому пункту». «Папа украинец, мама русская, а ты кто? – А я крымский татарин!» – такая шутка ходит иногда в Крыму. Так что не было никакого резона двигать границы. Нужно было не воздвигать таможенные барьеры с Украиной, а снимать их. И вот когда Путин это делал, это был правильно выбранный метод.
Почему Украина стала смотреть в сторону Европейского союза? Потому что мы начали давить, играть в высокую империю. Я еще раз повторяю, это ошибка. Меня часто спрашивают – разве это не Европа давила на Украину, чтобы отторгнуть ее от России? Это глупость, потому что у Европы свои интересы, а у России – свои. Кроме того, мы все время пытались разговаривать с Украиной командным голосом. Это было при Ющенко, это было в начале президентства Януковича. Пытались командовать – это у нас имперский синдром.
Я знаю, что делая свой выбор, Владимир Путин размышлял, сопоставлял риски. Он выбирал между восстановлением исторической справедливости и политической целесообразностью, перспективой разменять более широкую автономию Крыма на дальнейшее усиление присутствия России на всей территории Украины, включая Киев, и не рисковать выходом из «Восьмерки». Все эти риски были ему доложены, это я знаю. Но перевесила все – и Путин это говорил своему окружению (это я тоже знаю, я же встречался с людьми, которые обсуждали с ним этот вопрос) – историческая справедливость. А весь вопрос теперь в том, что от этого получит Россия, и не только материально, и что от этого получат крымчане. Хотя ведь нет такого народа – крымчане. Есть русские, татары, украинцы, живущие в Крыму. Кстати, право на самоопределение есть у наций, а не у народов.
Нет нации «крымчане». Но я считаю, что Крым – российский по справедливости. И здесь я согласен с 84 % россиян. Но при этом я уверен, что в XXI веке технологии восстановления исторической справедливости должны быть другими. А как получилось в этом случае? Пало правительство Украины, и мы подобрали то, что плохо лежит. Свистнули. Когда-то это было у забрано у нас, а теперь мы свистнули с людьми в масках. Президент выбрал такую историческую справедливость. Я еще раз повторю, что я его понимаю. Но я с ним не согласен. Вот такая у меня сложная позиция. А простой она быть и не может хотя бы потому, что само понятие исторической справедливости – очень сложная и неоднозначная штука.
Историческая справедливость – это то, что нам кажется, каждому отдельно и каждому по-своему. Некоторым кажется, что все мы далекие провинции Золотой Орды и наша колыбель – столица Монгольской империи Каракорум. Справедливость вообще и историческая справедливость в частности – категория эмоциональная. Что одному кажется справедливым, другому кажется несправедливым. Историческая справедливость во многом зависит от образования. Когда я смотрел выступление Путина про Крещение Руси, меня рассмешил в нем момент, когда президент сказал: «Херсон – это российская земля, и великий князь Владимир там крестился». Я на автомате, как школьный учитель, поправил президента – киевский. Великий князь киевский Владимир. Не московский, не петербургский, не русский, а киевский.
Фраза «Киев – мать городов русских» – из советских учебников истории. Все гораздо более тонко. Сейчас и турки могут потребовать, между прочим, тот же Крым. Потому что, извините, до того, как он стал русской землей или частью Российской империи, все-таки гораздо более длинный исторический срок это был сателлит Турции. Так что разговор об исторической принадлежности, земельной особенно, он бессмысленный. Проливать реки крови за то, чтобы передвинуть границу на метр, – не стоит оно того. Надо стирать границы ластиком. Между прочим, некоторые страны Латинской Америки уже нам показывают, как ластиком можно стирать границы, чтобы граждане могли спокойно перемещаться.
В рамках разговора об исторической справедливости некоторые пытаются сопоставлять политику Третьего рейха и современной России в отношении территорий. Некая похожесть с той Германией есть, но русский мир – не германский мир, и вопрос о lebensraum, о «жизненном пространстве» не стоит вообще. И сравнение Крыма с Судетами некорректно. В России стоит вопрос не крови, а имперской территории. В отличие от вождей гитлеровского рейха, с которыми Путина все время сравнивают, он не националист, а империалист. Как для любого советского человека, для него национализм – враг. Мало того, он подчеркивает, что главная опасность многонациональной и многоконфессиональной России – это национализм. Национализм абсолютно любой: русский, татарский, чеченский…
Еще одно важное отличие: Третий рейх пал под ударами внешних сил и был силовым образом переформатирован. Советский Союз распался сам собой. И угроза распада России до сих пор сохранилась. Путин об этом говорил, считая главным фактором риска национализм. И тут я с ним солидарен в том, что главная угроза внутри. А когда генералы кричат, что главная угроза – НАТО, которое придет и переформатирует Россию, то мне смешно.
Гораздо более важный аспект исторической справедливости – это этническая культура, национальные языки. Путин внес правильное предложение, чтобы государственными языками в Крыму одновременно были русский, украинский и крымско-татарский. Но вот в Татарстане у нас два государственных языка, и мы знаем, какие там проблемы. ЕГЭ сдают на русском, а количество татарского языка в школах Татарстана растет. Там много этнически русских семей, больше, чем в Крыму. И надо искать решение, как эту проблему регулировать. А грань здесь очень тонкая, надо уметь этим рулить. А поставить границы, натянуть проволоку – большого ума не надо.
Почему никто не беспокоится, что Германия может заявить свои права на наш Калининград – бывшую столицу Восточной Пруссии, носившую название Кёнигсберг? Потому что немцы уже поняли, что им это не нужно. Они в понимании XXI века продвинулись дальше. Мы все больше по территориям, они – по смыслам. Вот этому я завидую и хочу для своей страны того же. Хочу, чтобы были стерты границы между Россией и Украиной. Сколько раз я пересекал эти границы, я все равно еду по заграничному паспорту. Я хочу, чтобы через какое-то время у нас была единая валюта, так же как в Европе. Я не хочу, когда еду на машине, стоять в этом бесконечном хвосте, чтобы меня трясли таможенники с двух сторон. Я хочу пересекать российско-украинскую границу свободно – так же как я пересекаю границу Германии и Франции, где нет вообще никого погранконтроля.
