Такие попытки были, но мы же понимаем, что наш акционер на самом деле Путин, а не «Газпром», что уж лукавить. С тех пор, когда Владимир Владимирович был еще чиновником, а не президентом, а я не главным редактором, а простым журналистом, есть понимание: он не воюет против нас, а мы не воюем против него. Мы вообще не воюем – мы не армия, не Министерство обороны, не оппозиция, мы занимаемся своей работой.
Когда Навальный опубликовал свой фильм-расследование про Медведева, в тот же вечер мы отменили программу и позвали его, чтобы он рассказал нашим слушателям об этом, потому что у нас были к нему вопросы. И это абсолютно нормально. За 17 лет от Путина мне ни разу не позвонили, а из «Газпрома» – только дважды. Как сейчас помню, один звонок был по Тимошенко – по газу она выступила, будучи премьером Украины. Я тогда сказал – что вы мне звоните, есть пресс-секретарь «Газпрома», я его жду. Пусть придет и скажет, что здесь всё наврали, – он пришел и сказал.
Учредитель не может влезть в мою редакционную политику, он меня может только уволить. Потому что по уставу «Эха Москвы» единственный человек, который принимает решения, – это главный редактор. А главный редактор избирается двумя коллегиями: сначала журналистами, а потом акционерами – советом директоров. И я, таким образом, получаю два ключа от ядерного чемоданчика. Я готов прислушиваться к мнениям, я очень компромиссный человек. Но мои решения должны быть мотивированы содержанием, а не угрозами или посулами. Мне это уже неинтересно, репутация дороже – это мой капитал.
Были звонки «сверху» и при Путине – когда я взял на работу Сергея Доренко. Люди говорили от имени президента. И я сказал: пусть президент сам мне позвонит и объяснит. И звонившие поняли, что я их решения не исполню. Меня пугали несколько раз, я говорил: «Ну закрывайте, это же в вашей власти. Что я могу сделать? Только не надо мне угрожать, я от этого становлюсь упрямее». Мы договорились, что называется, на берегу, а если вы меняете правила, я пошел. Но правил никто не меняет. И мои журналисты точно понимают, что я скорее накажу их за самоцензуру, чем за что-то другое.
У нас была история. Мы публикуем все расследования, которые делают наши коллеги – ФБК, «Новая газета», «Нью таймс», РБК, с их согласия у себя на сайте. И было расследование про так называемых дочерей Путина. Формального подтверждения нет, но мы понимаем, что это действительно скорее так, чем не так, и перепубликовываем. Целиком – за одним изъятием: мы сняли из публикации фотографию подъезда, где живет предполагаемая дочь Путина. Зачем наводить людей, среди них много разных. Это фотография одного московского дома, но найдутся уроды, которые пойдут. Я сам знаю, у меня такие же проблемы. В Кремле это отметили. Сначала обругали грязными словами – мол, зачем мы вообще это опубликовали, а потом сказали – это вы правильно сделали, что фотографию сняли. Я и сам знаю, что правильно, я вас спрашивать не буду: просто нельзя указывать такие конкретные вещи. Это наше правило, наша редакционная политика. А так мы всё публикуем буква в букву, и на нас за это, бывает, очень обижаются. В этом случае – пожалуйста, вот эфир, пусть приходят юристы, представители, рассказывают.
Я думаю, что феномен «Эха Москвы» в том, что мы не являемся партийной в широком смысле слова радиостанцией. После того, как я избрался редактором, я демонстративно не хожу голосовать. И когда в 2012 году Путин под камеры предложил мне стать его доверенным лицом, я отказался. И не потому, что программа Путина такая или сякая – это вопрос политической целесообразности.
Почему наше радио до сих пор не закрыли? Говорят, что мы являемся витриной для Запада. Такой оазис свободы слова. И это тоже правда. Но я точно знаю, что радио является источником информации для людей, принимающих решение. Скажем, о погромах в Кондопоге они узнали из нашего радио. Перед переговорами Лаврова с Кондолизой Райс мы брали у нее интервью. Нам позвонили из МИДа и сказали: «Ребята, быстрее расшифровку, чтобы мы до переговоров знали ее публичную позицию». Это первое. Второе: мы не ведем информационных войн. Ни против Путина, ни за Путина – нам все равно. Только фашистов у нас не будет, в остальном «Эхо Москвы» площадка для всех. Как бы мы к ним ни относились.
Я иду на компромиссы, но не в области редакционной политики. Меня можно убедить, что вот это неправильно. Например, я извинялся перед Валентиной Матвиенко, когда услышал, что у нас в одном эфире про нее говорилось, и понял, что это мерзость неоправданная, – я извинился. Это очень неприятно, я очень не люблю извиняться, это очень противно. Даже когда ты не прав. Но если ты несправедливо обвинил человека, надо извиниться. Будь то хоть Жириновский. Какой он – не имеет значения.
С точки зрения любого сотрудника «Эха Москвы» любое мое решение – несправедливое, но каждый мой журналист имеет право на ошибку с учетом того, что я сказал. Он может ошибиться во времени, в имени, в обстоятельствах дела, самое главное, чтобы он эти ошибки не повторял. Если этот человек (один и тот же) повторяет одну и ту же ошибку – значит, он профпригоден. Если он совершил ошибку в эфире, то ее нужно исправлять. У нас есть правило: у нас журналисты не извиняются, извиняется главный редактор. Если ты извиняешься перед аудиторией и признаешь свои ошибки, то ты повышаешь свою репутацию, увеличиваешь свой капитал доверия. Извиняться всегда неприятно, а уж за других – тем более. И поэтому когда журналист боится ошибиться, он работает плохо, хуже, чем мог бы. Поэтому я снял с них ответственность за ошибки.
Между журналистами и политиками нет партнерства. Наша задача – точно цитировать и экспертно проверять через другие источники. Навальный как-то сказал, что журналисты не нужны, что ему достаточно страницы в Facebook, чтобы донести свою информацию до аудитории. Недостаточно! Потому что в Facebook вы можете солгать, а мы не можем уточнить вашу позицию. Это работа журналистов. Ее не надо воспринимать как трансляцию. Вот «наш товарищ» Трамп действительно выиграл выборы благодаря соцсетям. Человек, который стоял против журналистского сообщества Америки, писал твиты, и все медиа эти твиты передавали. А дальше начались суды, и сегодня мы узнаем: то, что Трамп написал в твите, якобы Обама его подслушивал, – это неправда. Президент солгал в твите. Журналисты нужны для того, чтобы президент, лидер оппозиции, любой политик, любой спортсмен не могли лгать. Мы будем хватать их за пятки там, где они допускают неточности.
Про нас бесконечно говорят, что мы то агенты Госдепа, то агенты «Газпрома». А мы пока побудем агентами Моссада…
* * *
Когда случился августовский путч 1991 года, нас отключили. Мы сочли это оскорблением, потому что радиостанция не нарушала никаких законов, и главный редактор Сергей Корзун решил, что мы должны продолжать выходить в эфир. Искали разные колодцы и разные способы, включая телефонную линию. В 1993 году мы выполнили все правила журналистики: представлены были обе стороны конфликта, все возможные взгляды на него. Я выводил в прямой эфир самопровозглашенного президента Руцкого, призывавшего бомбить Кремль… Отличие эпопеи с «рассерженными горожанами» в 2011–2012 годах для нас заключалось в том, что их освещали многие. Если в 91-м и 93-м мы были единственными, то во время «болотных» протестов у нас не осталось никакой исключительности, кроме профессионализма. И мы выделялись из общей массы медиа только тем, что давали слово представителям «белых ленточек».
