Ее торопливый шепот обжег ему ухо:
– Я узнавала, его можно выработать.
От изумления Стас даже оглянулся. Эта девочка, о которой его мать когда-то сказала, что у нее лицо еще не выросшей Весны Боттичелли, вращалась на его орбите чуть ли не с первого класса. Школьные годы были потрачены Ниной Савельевой не только на то, чтобы выковать золотую медаль по окончании школы, которая была практически готова, но и на то, чтобы укрепить свою младенческую привязанность к Стасу Кольцову до прочности стального каната.
Сам он считал, будто вообще никак не поощряет ее чувства, и обвинить его в том, что он «приручил» ее, невозможно. Все-таки было бы неприятно услышать в свой адрес, якобы он подал девочке надежду, а потом ее обманул. Это значило бы, что он идет тропой своей матери. Стасу было противно даже думать о таком.
«А ведь она красивая, – бесстрастно признал он, рассматривая сияющее свежестью лицо Нины. – Интересно, такой удалось бы соблазнить Матвея? Хорошо бы! Хотя это так избито… Да и подрезанные тормоза его машины – тоже. Я даже понятия не имею, где они находятся… А если начну выяснять, это обязательно всплывет потом. Такие мелочи всегда и портят все дело».
– Это если хочешь выработать, – ответил он Нине насчет чувства ритма и с удовлетворением отметил, что сияние ее глаз несколько померкло.
Отвернувшись, он сразу же о ней забыл. Темная, нетерпеливая жажда поглотить Матвея, заставить его исчезнуть не оставляла Стаса в покое с той самой минуты, как Мишка совершил свой катастрофический прыжок. И продемонстрировал всему миру, как ему нужна эта женщина, которую Стас уже мысленно проклял.
Его ненависть, от которой начинало время от времени шуметь в голове, была обращена к ней, и Матвея касалась лишь косвенно. Беда была в том, что, пока существовал этот Матвей, брат с отцом не могли быть счастливы. А Стас больше не мог видеть, как они тихо тают, пожираемые изнутри болью.
Первоклассников уже сменил седьмой «А», посуливший, что их спектакль погрузит зрителей в пучину средневековья, и тут же зазвучал вальс, написанный веке в девятнадцатом. Усмехнувшись, Стас еще раз подумал о мелочах, которые нарушают целостность картины.
На своем небольшом веку он посмотрел уже сотню фильмов с детективным сюжетом, но ему не подходил сценарий ни одного из них. У Стаса не было ни пистолета с глушителем, ни даже без него, ни яда, ни денег, чтобы нанять киллера. И он сильно сомневался, что решится собственноручно всадить нож Матвею в спину.
И вообще ему не хотелось его убивать. Хотя само по себе убийство не вызывало у него ужаса: «Это же происходит сплошь и рядом!» Но после того, как Матвей подвез его, спасая от обморожения, Стас уже не находил в себе сил желать ему смерти.
«Посадить его? – гадал он, рассеянно всматриваясь во вдохновенно пылающее лицо маленькой Жанны д’Арк, появившейся на сцене. – Но как? Я изнанки его дел не знаю. Наркотики подбросить? А где их взять? На какие шиши? И потом, где гарантия, что мать не вобьет себе в голову, что должна дождаться его из тюрьмы? Наркотики любая простит… Нужно что-то, чтоб ее затошнило от него… Изнасилование! Мальчика. Или малолетней. Вот тогда она очнулась бы! Где только взять эту малолетнюю? Проститутку подговорить, так ей тоже платить надо… – Стас еще раз вгляделся в лицо семиклассницы. – Вот такую бы. Фанатичку. Чтоб на суде у нее глаза горели праведным гневом».
Прыснув, он в первый раз похлопал девочке, с таким недетским достоинством отвечавшей инквизиции. За его спиной тотчас усилились и зачастили аплодисменты. Стас оглянулся. И быстро отвернулся, чтобы Нина не заметила, как у него вспыхнуло лицо.
«Она? Не такая маленькая, конечно, но тоже ведь – несовершеннолетняя. И тоже играет в школьном театре, значит, может изобразить праведный гнев… Нет, это уж слишком! – осадил он себя. – Хотя почему? Сводить ее к Мишке, рассказать все со слезами на глазах, надавить на жалость… Мерзко. Она тоже скажет, что это мерзко».
Стас живо вообразил лицо брата на фоне сероватой больничной простыни – подушка ему не разрешалась. «Нет, увидит Мишку, не скажет. Если я смогу убедить ее, что это ложь во спасение. Слезинка ребенка, и так далее… Достоевского она любит. А как с «Анной Карениной»? Что она там говорила на уроке? Я не слушал ее, как всегда… Еще вообразит, что это будет преступление против любви. Так надо убедить ее, что во имя! Ради меня. Потерплю ее до конца года, если потребуется. А там уж как-нибудь избавлюсь…»
Еще не веря до конца, что решился на это, Стас опять повернул голову, встретил золотистый Нинин взгляд и улыбнулся. У нее дрогнуло лицо. Это была его первая, обращенная к ней улыбка за все десять лет. Нет, он, конечно, смеялся над анекдотами, если она рассказывала. Или иронично кривил губы, когда они цитировали некоторых полуграмотных учителей. Но вот так, без видимой причины, Стас Кольцов ей еще не улыбался.
Ему показалось, что его лопатки улавливают пульсацию ее сердца: так у Нины оно заколотилось от волнения. Стас, конечно, не слышал его, хотя ей самой казалось, будто оно грохочет на весь зал. Но в маленьком пространстве между ними возникло нечто новое, заволновалось, ожило, толкая в спину, и Стасу уже требовалось усилие, чтобы не оглянуться вновь. Он задумался о дискотеке, но его отвращение к танцам не могло пересилить даже маниакальное желание осчастливить отца с Мишкой.
«Лучше погулять… В мороз-то? Пойти в кафе? Попросить у отца денег: «Пап, я тут решил упечь Матвея в тюрьму. Проспонсируешь?» Может, позвать ее к нам? Или заявиться к ней? И чем заниматься? Нельзя ведь сразу все ей выложить. Нужно… приручить ее», – его так и перекосило от того, что он все же решился на то, в чем до сих пор считал себя чистым.
Наверное, Нина воображает его совсем не таким, каким он знает себя, все принимая и ничему не ужасаясь. Она потратила на его портрет десять лет, прорисовывая те черточки, которых на самом деле и не было. Но ей так хотелось, чтоб они были… Стасу представилось, как Нина стирает с его лица неверные мазки, подобно тому, как женщины дышат на зеркало, протирая его тряпкой. И внезапно ему стало жаль этого чистого лика, который он собирался осквернить…
Одиннадцатые классы тоже выступили, поздравив школу с юбилеем, и Нина, вся светясь от ожидания радости еще большей, чем уже случилась, преподнесла директору что-то упакованное в блестящую бумагу.
«А что купили-то?» Стас лишь сейчас сообразил, что выпал из школьных дел и даже не знает, на каком подарке в итоге остановился выбор, хотя сдал на него деньги. Собирали понемногу, но Стас испытал неловкость, обращаясь к отцу даже за такой малостью. Ведь еще нужно было платить за подготовительные курсы, если он действительно собирался поступать на архитектурно-строительный, как говорил об этом последние два года. И выпускной впереди… А времени заработать самому не хватало, особенно теперь, когда нужно было бегать к Мишке в больницу. Не то чтобы нужно… Хотелось. Стас сам удивился, как затосковал по брату, которого столько раз выставлял из своей комнаты, когда тот был дома.
Он ухватился за Мишку, как за соломинку. Слегка надтреснутую («Нет, компрессия – это сжатие!»), но все еще способную удержать на плаву в такую минуту, как эта: когда Нина осталась рядом, хотя все понеслись в гардероб. Тогда Стас и сказал, глянув на часы:
