Он подавил вздох: «Вблизи от такого солнца мозг плавится».
Одним взглядом Матвей осмотрел комнату: такие сервант и кровати, такой стол он видел в старых советских фильмах. Если б не игрушки, сваленные у комода, можно было подумать, будто время здесь остановилось.
Очнувшись, он спросил:
– Вчера ты отказалась со мной пообедать, а как сегодня? Давай съездим куда-нибудь?
Ее влажные губы дрогнули. «Ее не волнует, что я здесь? – подумал он со страхом. – Если б волновалась, губы пересохли бы». Он не знал наверняка, так ли это, и теперь ему трудно было избавиться от этой мысли.
– Я вам кажусь изголодавшейся? Почему вам так хочется меня накормить?
– Не накормить, – свой голос он уже слышал как через вату. – Побыть с тобой. Поговорить.
К ее лицу прихлынула кровь. Нина отступила, но Матвей подался к ней:
– Не бойся! Зла я тебе не причиню… Не знаю, поймешь ли ты… Ты можешь представить, что чувствует человек, когда вдруг сбывается его мечта?
У него опять промелькнула мысль, что он лукавит. Не было у него такой мечты. Ничего похожего… Он только вчера убедил себя, будто она была.
Нина почему-то покраснела еще больше:
– Да. Могу.
– Я увидел тебя и понял, что всю жизнь пытался найти такую красоту, – заговорил он, приблизившись к действительности. – Ты необыкновенно красивая, ты знаешь об этом?
– Я…
– И жизнь у тебя должна быть необыкновенная! Не здесь, – он с отвращением оглядел мертвую комнату, где Нина казалась плененной царевной.
Теперь ее голос стал сердитым:
– Вам не кажется, что это не очень-то вежливо: приходить к кому-то в гости и ругать его дом? Я здесь выросла. Я каждую вещь тут люблю. Каждая связана с дорогими для меня воспоминаниями. Разве этого мало?
– Да-да, я понимаю… Конечно, любишь. Но ты не обязана здесь жить!
– Не обязана. Я просто хочу этого! Я же вчера говорила вам о городе, это то же самое…
Лицо ее горело, и Матвея уже ломало от этого ощутимого жара. Почти не видя ничего перед собой, он протянул руку к теплу, прижал его к себе, впился губами…
Острая боль прорезала наслаждение, которое еще только начало нарастать. Он вскрикнул и скорчился, отпустив Нину. Отскочив, она выкрикнула:
– Уходите отсюда! Как вы можете? Я ведь знаю, что вы живете с матерью Стаса. Вы их семью разрушили, это так… отвратительно! А теперь хотите и мне все испортить? Ничего у вас не выйдет!
– Что испортить? – пробормотал Матвей, с трудом опомнившись. В мыслях у него почему-то мелькнуло: «Муравей способен понять человека?» – Что я могу испортить? У тебя ведь нет ни мужа, ни детей.
– У меня есть Стас, – теперь она глядела на него уже с жалостью.
– Стас, – бессмысленно повторил он сочетание звуков. – Ну что – Стас?
Она произнесла с той твердостью, которая способна убить:
– Стас мне как муж.
– Что?! – Матвей задохнулся и пошел на нее, как в бреду. – Что ты сказала? Он… Он посмел? Тронул тебя?
Обогнув круглый стол, покрытый зеленой шелковой скатертью, Нина тихо напомнила:
– Вы говорили о мечте, которая вдруг сбывается. Стас и есть моя мечта. Был и остается. Я с первого класса о нем мечтала! Потом уже о том, чтобы мы стали близки. Поэтому и скрывать не собираюсь. И я никогда от него не отступлюсь, слышите? Даже если он… он сам…
– Когда он… ты… давно? – выдохнул Матвей и сел на деревянный стул с кожаным, ободранным по краям сиденьем.
И она улыбнулась так, как виделось ему во сне:
– Вчера. Вы появились как раз после этого…
Глава 17
– Давай знаешь что? Да выключи ты телевизор, у них все в порядке и без нас! Слушай меня. Хочешь снова набросить на Стаса аркан? Легко!
– Что ты имеешь в виду под арканом?
Отложив пульт, Маша повернулась к нему. К вечеру ее лицо становилось будто прозрачным, и накопившаяся за день усталость проступала морщинками. Матвей впервые отстраненно подумал: «Через несколько лет всем сразу будет бросаться в глаза, что она старше». Раньше, когда он пытался представить это, ему не было неприятно. Ее теплое покровительство даже нравилось ему, по крайней мере, оно не казалось унизительным, ведь деньги-то были его!
Матвей вовсе не был начисто лишен в детстве материнской ласки, как предположил бы любой психоаналитик. Правда, лаской и теплом его мать тоже не баловала. Слишком уж много в ней жило страдания от разлуки с его отцом, для любви к сыну просто не оставалось места. И Матвей достаточно рано перестал ждать от нее проявления заботы и тепла, как не вынуждают спеть серенаду человека без музыкального слуха. Какая от этого может быть радость?
Ему самому казалось более правдоподобным другое объяснение его интереса к Маше: слишком привык распоряжаться всеми и всем. Ему понравилось, что кто-то взялся поучать его. Он не догадывался, как быстро это приедается…
– Я имею в виду такую невидимую веревку, которую ты накинешь своему мальчику на шею и притянешь к себе. Ее можно сплести из подарков и сюрпризов. Такие «оковы» оказываются особенно крепкими.
– Выясняется, что ты – циник. Ты предлагаешь подкуп? – она смотрела хмуро и говорила низким, ничего не выражающим голосом.
Оттого, что Маша сидела на кровати, по-турецки скрестив ноги и сгорбившись, она показалась Матвею маленькой горбуньей, порабощенной каким-то злым циркачом, поэтому на ней надет такой пестрый лилово-желтый наряд.
Его мысли теперь занимала совсем другая желтизна – светлая, с легкой горчинкой, если так можно сказать о цвете. Под ней нежно струилось тело, совсем не похожее на это… Оно было, как луч, – легким, длинным, светлым. Луч, который нельзя взять руками, но можно греться его теплом.
Он весело сказал:
– Я предлагаю вот что: заштопать вашу духовную связь.
– Что-что?
– Давай затащим его в ресторан! Мальчишки обожают такие заведения. Дети ведь по кабакам не ходят… Пусть возьмет свою девочку, я всех прокормлю. Сам же он ее в жизни в дорогое заведение не сводит! От хорошей еды быстро язык развязывается. Может, и винца им уже можно… Поболтаете с ним ни о чем, потом легче будет серьезные разговоры разговаривать. Я не буду мешать, еще и девочку его отвлеку, чтоб не лезла…
Маша беспокойно завозилась на постели. Ее короткие взгляды навели на мысль о хищнике, который собирается напасть исподтишка, но не хочет спугнуть жертву раньше времени. И вдруг Матвею стало до того стыдно от этой мысли, что сами собой заломились пальцы. Это ведь он был хищником, уже разорившим гнездо и теперь собиравшимся добить всех его обитателей поодиночке.
«Добить? – кольнуло в виске и отдалось в затылке. Матвей выпрямился, осторожно покачал головой. – Если только себя самого… Никто из них и не подозревает того, что творится у меня внутри».
