Только теперь она осознала: выписка и возвращение домой все это время казались ей чем-то не более реальным, чем второе пришествие. Дина понимала, что рано или поздно это произойдет, но в голове такое не укладывалось. Сможет ли она даже просто войти в их квартиру, лишенную жизни? А тем более одной остаться на ночь… На тысячи ночей…
Больно закусив палец, она побрела к туалету, но там толпились какие-то старухи, которые кряхтели на разные голоса и жаловались друг другу, слушая при этом только самих себя. Пришлось выйти и в коридоре дождаться, пока они облегчатся во всех смыслах и уступят ей место. К тому времени, когда Дина оказалась в кабинке, слезы уже отступили и тяжестью осели на сердце. Что поделаешь…
Кто-то стукнул в дверь, и Дина едва не выругалась, но тут же донесся Лилин оклик:
– Динка, ты здесь?
– Сейчас, – отозвалась она холодно, хотя и понимала, что глупо злиться на то, о чем Лиля даже не подозревала. Но ее не оказалось рядом, когда она была так нужна. Она променяла ее на эту Августу… Как можно жить с таким идиотским именем?!
Лиля выпалила поспешно, словно тоже чувствовала свою вину:
– У Августы собака умерла вчера, представляешь? Внезапно, даже не болела. Сосед ее нашел уже мертвой, когда пришел выгулять.
– Ну и что? Подумаешь! – Дина прошла мимо, заставив Лилю гнаться за ней.
– Надо же было поговорить с человеком… Они вдвоем жили с этой собакой, никого больше. Четырнадцать лет вместе, в браке редко столько проживают… Она уже стала для нее больше, чем собакой.
«Да понимаю я все!» – хотелось крикнуть Динке, но вместо этого она бросила:
– Собака есть собака.
И даже не замедлила шаг, хотя прекрасно слышала тяжелое Лилино дыхание, когда та возразила:
– Ни один собачник с тобой не согласится.
Но Дина тут же отрезала, пристально глядя в сумрачную даль коридора, по которому, казалось, можно было убегать и убегать:
– Это их проблемы. Незачем так привязываться. Цепляться за кого-то. Дурь это! Все равно все кончится… Всегда кончается.
– Динка, да что с тобой? Погоди же ты! – наконец взмолилась Лиля, выбившись из сил.
Взглянув через плечо в ее расстроенное, покрасневшее от усилий лицо, Дина процедила:
– А вы и не бегите за мной, раз не можете. Я – сама по себе, вы – сами по себе…
И, ускорив шаг, чуть ли не бегом скрылась за вовремя подвернувшимся поворотом. И только тогда вспомнила: здесь находится спасительная дверца, ведущая в сад. Сегодня ей никто не разрешал выходить, и что с того? Ее доктор отдыхает, кому до нее есть дело? Сегодня все равно выпишут, она уже одной ногой на воле. Разве плохо? И Дина, насколько хватило легких, вобрала в них теплый, наполненный запахом травы и листьев воздух. Ведь здорово же! Можно дышать и греться на солнце, болтаться целыми днями по улицам и жевать что попало, разве это не счастье?!
Она заревела, уткнувшись лбом в ствол старого дуба, возле которого Игорь Андреевич в прошлый раз догнал ее. А листок подарил кленовый, принесенный откуда-то ветром, будто специально для нее. Впрочем, она и дубовый бы также спрятала в журнале, который ей оставила одна из выписавшихся теток.
«Ни одного имени не помню, – почему-то пришло ей в голову. – А Лиля только вставать начала, а уже всех в отделении по именам знает. Бабку эту с мениском, оказывается, вроде Прасковьей зовут… Я и сейчас не запомнила. Вот поэтому я – одна, а возле Лили вечно народ толпится! Ну, и плевать! Плевать на всех!»
Оторвавшись от дерева, Дина побрела по аллее, с удивлением отмечая возникшие за ночь сухие листья, которые ветер уже сорвал и, скомкав, разбросал по земле. Когда осень опустится на все деревья, в этой клинике никто уже и не вспомнит о Дине Шуваловой, девочке без будущего. Зачем ее оперировали и лечили, столько сил на нее потратили? Зачем вытянули из комы? Ради чего? В том небытии, по крайней мере, не было ни боли, ни страха, ни обиды на всех и вся. Там не было ни хорошо, ни плохо. Никак. Пусто. Разве это не лучше этой еще только подступающей тоски?
«Ему даже не пришло в голову проститься со мной! – вспомнила она о Костальском, сама подсыпая соли на рану. – Велел выписать по-быстрому, пока его нет… Конечно, кто я такая? У него таких два отделения на шее, со всеми не поговоришь. Да и ладно! Если ему плевать, тогда и мне тоже».
С трудом пробивавшееся сквозь плотную листву утреннее солнце было мягким, ласково уговаривающим не злиться, улыбнуться хотя бы этим дубам, повидавшим на своем веку столько несчастных девочек, что ей и не снилось…
«По одной на каждом дубу повесить, – мрачно представила Дина, – так деревьев не хватит! Зато для меня одной хватило бы…»
Ее воображение легко нарисовало черную каплю ее тела, висевшую на толстом суку. Вот была бы месть Костальскому! В жизни бы не забыл. И в эту дубовую аллею больше сроду не вышел…
Дина ухмыльнулась, насладившись этими мыслями. Не полезет она, конечно, с веревкой на дерево, что за дурь?! Но это видение было настолько реалистичным, что, значит, отчасти осуществилось, может, не в этом мире, но в каком-то другом – то ли воображаемом, то ли действительно существующем…
Как бы то ни было, а ей чуть-чуть полегчало. И уже не захотелось угрюмо фантазировать о том, что ту самую веревку можно приладить и дома к люстре. Ну да, и висеть там неделю, пока сосед какой-нибудь не обнаружит ее, как ту сдохшую собаку…
«Лиля сказала бы: умершую. Хотя она тоже может что-нибудь такое брякнуть! Но когда говорит о… о настоящем, она всегда находит самые нужные слова», – Дина мотнула головой: чуть не забыла, что убежала от нее, вся дрожа от ревности… И сама удивилась – разве это ревность? До сих пор она думала, что ревновать можно только мужчин. Отца, например…
Она продолжала разносить свою обиду по саду так долго, что ноги опять начали заплетаться. Бороздя дорогу носками больничных тапок, которые были велики ей размера на два, Дина с передышками дотащилась до отделения и воровато огляделась: никто не хватился? Но в коридоре прогуливался один лишь примеченный ею еще раньше высокий горбоносый старик с загипсованной от плеча рукой. Болтали, будто это его сын постарался… За что – Дина не интересовалась.
Старика почему-то было жаль. Она помнила, как что-то екнуло в груди, когда они повстречались в этом же коридоре в первый раз, но ее храбрости только на то и хватило, чтобы опустить глаза и постараться разминуться с ним как можно скорее. А сейчас то же самое, непонятное «что-то», наоборот, заставило всмотреться в мужчину повнимательнее. Она увидела знакомые черты: он же похож на деда! На папиного отца, которому Дина еще ползком притаскивала домашние тапки, когда он возвращался с работы, и который, что-то рассказывая, часами гулял с ней по набережной. Ей запомнился только голос, а сами истории по той реке так и уплыли осыпавшимися лепестками. Он был высоким, статным, держался прямо, а седые волосы, придерживаясь старой моды, откидывал со лба назад.
