А теперь, когда прошло почти два месяца, Тод по-прежнему недоумевал, как отец все это вытерпел — даже в молодости. Бедный старина Август, думал Тод. Как он вынес жизнь в этих солдатских бараках с двухэтажными нарами? И это только начало — о кормежке и говорить нечего. Выпивка? Даже и не думай! Правила запрещали все, кроме слабенького пассетового пива: якобы алкоголь нарушает вибрации. Да в этом заведении на все сколько-нибудь приятное находился свой запрет! Иногда Тоду это так надоедало, что хоть дерись, — пусть он и был готов к лишениям.
А вот к чему он не был готов, так это к тому, что другие призывники — за двумя исключениями — окажутся просто уродами. Причем уродами тупыми и неотесанными. Такого Тод не ожидал: ему говорили, что в Арт отправляют только отборную молодежь. А эти уроды были не просто тупые, но еще и завистливые: Тода презирали за благородное происхождение и цеплялись к нему при каждом удобном случае. До призывников как-то не доходило, что Тод не виноват в том, кто его родители, и к тому же может оставить от них мокрое место, стоит только захотеть. Пока что Тоду удавалось сдерживаться, и он ничего им не делал. Однако соблазн был велик, тем более что призывникам приходилось довольствоваться обществом друг друга. Курсанты и полноправные братья высокомерно чурались их компании и редко удостаивали Тода и ему подобных даже словом.
Ну и невелика потеря. Разве что дни в Арте становились только скучнее, хотя, пожалуй, скучнее заданий, чем то колдовство, которое им поручали, и быть не могло. Вот, например, сейчас. Их рассадили у большого окна в нижнем зале для наблюдений и велели высматривать в зеркалах возмущения эфира. Тода научили этому еще в колыбели, как, впрочем, и всему остальному в здешней программе. Старик Август следил, чтобы образование Тода полностью соответствовало наследному волшебному дару, поэтому приставил к сыну лучших учителей, едва тот научился ходить. Но в Арте на это никто не обратил внимания. Даже наоборот. Их маг-наставник, ханжа и зануда по имени брат Уилфрид, в первый же день заявил Тоду: «Мы будем обращаться с тобой как со всеми». Тод по опыту знал, что когда так говорят, обычно имеют в виду «хуже, чем со всеми», и так и оказалось. Брат Уилфрид, как и все прочие неотесанные уроды, презирал Тода за происхождение и с превеликим удовольствием наказывал за него. Пока уроды колупались с колдовством, которое было бы даже интересным, стоит подойти к нему с умом, Тода нагрузили элементарными расчетами и детскими наблюдениями — вот как сейчас. Это было так просто, что Тод мог бы проделать все в уме, не заглядывая в зеркала. Мог бы даже отметить крупное возмущение эфира вон там, сбоку, охватившее несколько ободьев Колеса, которое никто, похоже, не увидел. Если он слишком быстро на него укажет, то даст уродам очередной повод для ненависти. А брат Уилфрид, конечно, решит, что он выпендривается.
Том вздохнул и склонился над прибором, который был ему без надобности. Скучные серые дни школьных упражнений и общих богослужений — и впереди еще десять месяцев. Правда, обряды оказались ничего так, Тод думал, будет хуже. Нынешний Верховный глава, как бы Тод его ни недолюбливал, похоже, здорово потрудился, чтобы осовременить всю обрядовую часть, хотя с допотопными правилами Братства так ничего и не сделал. Взять хотя бы обет безбрачия. Чистой воды идиотизм: его же тут все равно не нарушишь! Тод боялся, что соблюдать это правило окажется труднее всего, но оказалось, что когда рядом каждый день не мелькают девушки, он почти ничего и не теряет. Впрочем, у него не осталось дома настоящей возлюбленной: вот если бы он был в кого-то страстно влюблен, перенести разлуку было бы и правда тяжело. Раздражало в безбрачии совсем другое: из него неизбежно следовало, что в Арте к тебе постоянно приставали и братья, и маги. Как ни смешно, к такому Тод готов не был, зато сразу приучился постоянно носить в собственной ауре мощный посыл «Нет, я люблю только женщин», днем и ночью. Жаль, что Фило, юноша-гвальдиец, похоже, так не умеет, а может, ему мешает неимоверная вежливость, — так или иначе, Тод подозревал, что у Фило накопился длиннющий список старших по чину, у которых на него зуб то ли потому, что Фило ответил им вежливым отказом, то ли потому, что они до смерти боялись, как бы Фило не пожаловался на их авансы вышестоящему начальству.
Ну и ладно, думал Тод. Не одному мне туго приходится. И вообще мне и не должно тут нравиться.
Он даже, можно сказать, подружился с Фило и Джошем — юношей-кентавром. Они были очень разные, и всем троим служба давалась тяжело. Бедняга Джош — он постоянно бродил как потерянный. До сих пор Тод не подозревал, насколько представления о волшебстве и начальное образование у кентавров отличаются от человеческих. Система Арта была предназначена для людей, и Джош попросту не мог ничего понять. Все считали, что он дурачок. Уроды все время над ним потешались. Вот и сейчас они тоже смеялись над Джошем на другом конце зала. Похоже, затевалась очередная жестокая забава.
«О боги! — свирепо подумал Тод. — Этого еще не хватало!» Он уже не раз и не два пытался разобраться, почему, спицы адские, закон требует, чтобы он год отсидел в этой подмышке мироздания. Это был очень древний закон. Единственное современное обоснование, какое приходило Тоду в голову, — что здешние невзгоды должны закалить его дух. С точки зрения Тода, если вытирать о человека ноги, дух не закалится — разве что помнется.
И еще его донимала неотвязная тревога. Время в Арте шло гораздо медленнее, и когда его отпустят домой, там пройдет почти три года — три года, за которые отец станет только старше. Август Гордано был далеко не молод: когда родился Тод, ему было уже к шестидесяти. А вдруг Тод вернется — а отец уже умер? При этой мысли Тода трясло от ужаса. Тогда…
С другого конца зала послышались вопли и хохот. Тод посмотрел. Бедняга Джош стоял в кольце уродов — заводилой, как обычно, был Ракс, тот, что со сломанным носом. Джош по холку увяз в груде конских яблок, то есть на вид это было как конские яблоки, но, похоже, твердое, как цемент, и он не мог шелохнуться. Попытался брыкаться, чтобы раскидать кучу, но, к вящей радости его мучителей, навоз не поддавался. Как раз когда Тод посмотрел туда, кто-то решил, что станет еще веселее, если взять пригоршню этой дряни и запустить в Джоша. Такого Джош не ожидал. Он вскрикнул и обеими руками закрыл лицо. Миг — и его уже забросали навозом, а он согнулся пополам, и по лицу у него потекла кровь. Похоже, ему угодили прямо в глаз. Тод бросил прибор и кинулся туда. Фило, который был ближе, прибежал первым. Тод крикнул ему, что не надо, — но Фило уже метнулся к груде окаменелого навоза и заслонил собой Джоша. Тод услышал, как в его грудь ударил комок цемента.
— Отлично! Просто то, что нужно! — процедил Тод. И на бегу призвал наследный дар.
Здесь, в Арте, дар стал во много раз мощнее — его об этом предупреждали. Тод настроился на мощный пружинистый ритм цитадели, поймал его — и отбросил Фило к дальней стене. Потом разметал окаменелый навоз во все стороны — получился почти что взрыв, причем все яблоки до единого попали в кого-нибудь из уродов. Джош вырвался из груды и зашатался, прижав руки к лицу, — как видно, он был на грани обморока. Тод собрал еще энергии, сделал из нее целительные стрелы и запустил ими в Джоша со всех сторон. Но тут остальные призывники бросились на Тода всем гуртом, и ему пришлось отвлечься на самозащиту.
