Воздух резко заполнился запахом ладана или чего-то в этом роде, густым и едким, будто древесный дым — сосновый, подумала Флэн. К этому времени ее начало одолевать любопытство, и немалое. Она уже два дня профессионально пыталась улучшить пластику у этих магов и все же не представляла себе, зачем нужны эти движения. Когда зазвучала музыка — волнообразная, позвякивающая, как любили в Арте, — Флэн не сдержалась и поддалась любопытству. Одним глазком, сказала она себе. Вскочила на ноги, перебежала в конец галереи и присела там на корточки у перил.
Она застала как раз тот момент, когда в арку напротив решительно прошагал Верховный глава. Флэн не осмеливалась шелохнуться. Глава обвел взглядом всех и каждого, и сверху, и снизу, все проверил — и выражение его лица испугало Флэн. Она замерла на корточках, упершись подбородком в простые старые каменные перила и проклиная брата Натана снова и снова. И при этом не могла отвести глаз от происходящего внизу.
Она смотрела в синий полумрак, где сотня, а то и больше магов в синей униформе стояли вдоль синих каменных стен в клубах синего дыма. Не синим, кроме лиц и рук, был разве что переливчатый металл кадильниц для ладана, выстроенных в двойную звезду посередине зала. Вокруг них сложными зигзагами стояли Братья — кто лицом к центру зала, кто боком. Верховный глава воздел меч-посох, и они запели — долгие басовые ноты, от которых вибрировали и колени Флэн на полу, и ее подбородок на перилах, а музыкальные инструменты внизу — их она по-прежнему не видела — с удивительной пронзительностью вызванивали мелодию под песню. В результате всего этого у Флэн отчетливо закружилась голова, и она впервые подумала, что во всех этих разговорах о вибрациях Арта есть здравое зерно.
Она не сразу заметила, что по узкому проходу между стоящими магами торопливо проталкивают молодого человека. Она увидела его, лишь когда конвоиры в синем вышвырнули юношу на пространство со звездой посреди зала и поспешно отступили. Но и тогда Флэн не сразу его узнала. Он был словно оглушен, лицо у него стало вялое. Шатаясь, вышел он на середину зала — и тут Флэн увидела, что это тот самый парнишка, который так весело и приветливо встретил их, когда они прилетели. Приятель Зиллы. Она забыла, как его зовут. Интересно, что он натворил — да нет, глупости какие. Вопрос только с кем. С Зиллой?!
Маги пришли в движение. Флэн снова обнаружила, что не может отвести от них глаз. Каждая цепочка зашагала по своей траектории — затейливые кривые, причудливые зигзаги, — ловко закручиваясь у стен; в хитросплетениях кривых возникали отдельные группы, которые выступали по краям, проделывали какие-то пассы, наклонялись, ударяли каблуками в пол, а потом ныряли обратно в живой марширующий лабиринт. Потрясенная Флэн поняла, что они создают на полу зала живые, воплощенные волшебные знаки, порождающие силу. Одни знаки были ей знакомы, другие она увидела впервые в жизни лишь сейчас, когда маги строили их прямо перед ней, размечали гулкими нотами песнопения, закрепляли пассами магов по краям — а потом перестраивали в новый знак. Для магов внизу это был, несомненно, не более чем путаный танец, разученный по указке, но отсюда, сверху, Флэн ясно видела линии и узоры чистой силы. А еще она видела — не менее отчетливо — магов, сбивавшихся с ритма, путавших шаги, терявшихся на поворотах, и таких было много. Вот неумехи! Завтра надо будет…
Юноша в центре тяжко рухнул на пол. Флэн посмотрела на него не без досады — он отвлек ее от погрешностей в танце. Но то, что она увидела, заставило ее вытаращить глаза да так и замереть, как будто ей больше никогда не удастся моргнуть. Из костяшек пальцев сочилась кровь — Флэн сама не заметила, как впилась в них зубами. Юноша плавился. Нет, преображался. Она смотрела на него сухими немигающими глазами — а он весь покрылся серыми полупрозрачными волдырями, они вздувались, громоздились друг на друга, колыхались, источали вязкие капли, и вот он превратился в огромное, серое, будто слизень, существо вроде жабы или лягушки, только все его тело, будто у слизня, сочилось какой-то жижей, тошнотворно блестевшей в синеве.
Тварь лежала, обмякнув, и слабо пульсировала, а танцоры уже отплясывали вокруг, все быстрее и быстрее, пауз между гулкими нотами становилось все меньше. Взвился дым, защипал немигающие глаза Флэн. Волосы у нее встали дыбом и затрещали, сквозь дым потянуло озоном. В клубах синего тумана она различила, как рептилия корчится. Слизь на ее шкуре пошла огромными пузырями, наполненными мутной гадостью, они лопались, набухали и лопались снова. Корчась, создание отчаянно шарило вокруг чем-то вроде лапы, цеплялось за гладкие плиты. Господи, он же умирает! Как будто слизня посыпали солью. Он весь дергался.
А потом исчез.
Раз — и все, на полу осталось только пустое место в грязных пятнах. Боже мой! Ну и способ убийства! Ноги у Флэн сами собой пружинисто распрямились, готовые нести ее прочь, и побыстрее. Она поняла, что ее сейчас вырвет. Но обряд еще далеко не кончился. Его нужно было плавно свести на нет — как и те обряды, в которых она участвовала дома. Флэн пришлось сидеть и ждать, подавляя рвотные позывы, судорожно сглатывая, облизывая ободранные костяшки, а линии силы тем временем вычерчивались в обратном порядке, музыка постепенно стихала, маги вздыхали и переглядывались с соседями, болтали и даже смеялись — как будто все это была обычная работа. Обычная! Судя по часам Флэн, обряд занял всего минут двадцать, но было такое чувство, будто прошла вечность. Она бросилась бежать. Завеса не пропустила ее, и тогда ее вырвало прямо на завесу — что уж теперь! — и та раздвинулась, содрогнувшись, будто от отвращения. Флэн выскочила наружу и помчалась со всех ног.
Глава
3
Зилла брела по пустым синим коридорам и невозможным пандусам, будто сомнамбула. Она чувствовала, что Маркус далеко-далеко внизу и ему ничего не грозит. Надо скорее туда. Но сначала примириться с тем порочным образом из зеркала Верховного главы. Когда Зилла пыталась сопоставить того Марка, которого прекрасно знала, с этим, другим, с этим Геррелем, возникало чувство, что ей это не по силам. Из-за бородатого лица Герреля постоянно проступало лицо Марка, словно бледная луна, и оба они были будто половинки целого, задуманного изначально. Марк — сплошная серьезность, сдержанность и ответственность, а в лице в зеркале не было ничего, кроме юмора, хитрости и злорадства. Оба — по полчеловека, две половинки одной личности. Что такое здешние двойники, никто, конечно, не знает, но если представить себе, что они как однояйцовые близнецы… да, двойники — они же и правда как близнецы, только разлученные и выросшие порознь, один и тот же человек в разных обстоятельствах, проявивших разные стороны его натуры. Впрочем, нет: доказано же, что однояйцовые близнецы все равно вырастают одинаковые. А эти двое — Зилла подумала, что каждый из них, судя по всему, подавляет по меньшей мере половину себя. Марк уж точно. Зилла с горечью вспомнила, как тщетно искала у Марка хотя бы зачатки чувства юмора, того беспримесного веселья, которое, как подсказывало ей чутье, на самом деле было неотъемлемой частью его характера, и как ей было обидно, когда она поняла, что он, похоже, сознательно прячет от нее эту сторону своей натуры. А у Герреля, должно быть, она бы так же тщетно искала зачатки серьезности, но они же наверняка где-то есть! Правда, теперь Зилла не могла избавиться от ощущения, что чувства юмора у Марка действительно нет. Она уверилась в этом, когда увидела этого Герреля, — как будто случайно наткнулась на недостающую половину Марка.
