Их стащили с коней, калика выглядел все еще оглушенным, а
Томас отчаянным взором обвел местность, замечая роскошную дубраву, старые дубы
с раскидистыми ветками. Слева березняк, а по другую сторону поляны темнеют
густые заросли орешника. Привыкшие к лунному свету глаза Томаса разглядели
созревшие орехи. Почему-то это больнее всего ужалило сердце — не щелкать их
больше, а вот разбойники, эта грязь человеческая, еще погрызут сочные ядрышки!
— Здесь кончается твоя жизнь, — объяснил
Коршун. — Красивый вид, редкий в этих краях водопад!.. Жаль, что ты не
язычник. Христианам все едино, а язычники любят умирать в красивых местах и в
красивых позах. Мы сперва срубим ваши головы, тебе и твоему дикому другу, а
потом швырнем рыбам. Если на берег что и выбросит, то не крупнее мизинца!
Другой наемник, Павел, напомнил предостерегающе:
— У хозяина могут быть другие пожелания...
Третий, Петр, глупо захохотал, а Коршун сожалеюще покачал
головой:
— Здорово, видать, досадили... Не вы покарябали?..
Ладно, не наше дело.
Он толкнул Томаса, тот упал навзничь на связанные руки,
больно хрустнули затекшие пальцы. Петр тут же встал над рыцарем, держа саблю
обнаженной, но голос его был успокаивающий:
— Мы бы прикончили сразу, да не велено. Но ты не
опасайся. Сами мы убить убьем, но мучить не станем.
Томас с трудом сел, проговорил надменно:
— Не виню. Вы — простолюдины, разбойники. А вот сэру
Горвелю непростительно, что связался с вами. Все-таки он благородного
происхождения!
Коршун переглянулся с наемниками, расхохотался:
— Благородного происхождения? Да мы перед ним невинные
ягнятки. Когда твой сэр Горвель идет через пустыню, змеи расползаются в страхе
перед его ядом. Стервятники улетают, а шакалы разбегаются, ибо где Горвель — им
делать нечего!.. Разве вы знали его другим? Хоть сомневаюсь, что он мог быть
другим. Ладно, рыцарь, отдыхай.
Томас уперся спиной в крупный валун, сказал высокомерно:
— Благодарю. Пречистая Дева в своей милости сотворила
этот камень заранее, чтобы мне было легче сидеть.
Коршун весело предложил:
— Прекрасно! А ты, чужестранный паломник, сядь рядом.
Олег в трех шагах от них привалился спиной к гранитной
скале, составленной из торчащих камней, выступов. Его голова бессильно висела
на груди, кровь медленно капала на колени. Услышав Коршуна, он вскинул голову,
посмотрел мутным взором:
— Благодарю, Мне тут удобнее.
— Чем же? — спросил Коршун подозрительно.
— Непонятно? Я две ночи не спал, а так засну. Если это
мои последние минуты, то я хочу посмотреть на мир. Сэр рыцарь подтвердит, что я
как раз язычник.
Коршун вопросительно посмотрел на Петра, тот кивнул:
— Креста на нем не было!
Коршун небрежно махнул рукой:
— Перед смертью не надышишься... Ладно, сиди там, если
оттуда виднее... Эй, Павел и Петр! Не спускайте глаз, ясно?
Петр пробурчал недовольно:
— Куда уж больше? Прямо за ноги держим.
Оба сели перед Томасом, мечи лежали на коленях. Посматривали
и на Олега, тот оказался почти за их спинами, но варвар выглядел вконец
изможденным, залитый кровью, а веревка на его скрученных за спиной руках
сдержала бы слона. Вдобавок Коршун, который помнил о троих погибших, велел
потуже стянуть варвару ноги. Томас сидел, упираясь в валун, выпрямлял спину —
не желая чтобы подумали, будто скис перед смертью. Глаза надменно смотрели
поверх голов наемников, и Павел в конце-концов сказал нервно:
— Коршун, этот железнобокий чересчур спокоен. У меня от
его ровного сопения прожигаются дырки в желудке. Давайте их прикончим и сбросим
в водопад.
— А хозяин?
— Скажем правду. Думаешь, не отдаст остальные деньги?
— Заявит, что снова убежали. Похоже, его когда-то
здорово напугали.
Павел опустился на корточки перед Томасом, покачал кончиком
сабли перед глазами высокомерного рыцаря:
— Перестань скалить зубы!
Коршун сказал резко, с презрением в голосе:
— Прекрати трястись! Он благородный рыцарь, голубая
кровь! Трусит,
но держит гонор. Так у них, благородных, принято. А ты,
дурень, принимаешь за чистую монету.
Павел поерзал, подозрительно покосился на коршуна:
— А зачем притворяться?
— Не знаю, — ответил Коршун с ядовитой
усмешкой, — у благородных так принято. Но если поджилки трясутся, наблюдай
за ними повнимательнее. И ты, Петр!
— Наблюдаю, — заверил Петр хмуро. — Я видел,
как этот железнобокий схватил Тетерю. Один раз давнул, а ни одной целой кости
не осталось! Сердце вовсе через горло выскользнуло...
Коршун и Павел нервно переглянулись, уставились на Томаса.
Молодец я, подумал Томас, уже сознание потерял, а рыцарской хватки не лишился.
Жаль, не помнил как было дело.
Перед ним сидел Коршун, черные глаза на плоском лице
блестели, в них отражались холодные звезды. Саблю не выпускал, трогал ногтем
большого пальца острие, как проверял совсем недавно сам Томас.
Стыд снова погнал горячую кровь к лицу рыцаря, он глухо
застонал, заставил себя надменно вскинуть голову и смотреть поверх голов
презренных наемников. Калика сидит всего в трех-четырех шагах за спинами
Коршуна и Павла, лицо было несчастное, с темными полосками засохшей крови. Он
чуть свел плечи, с трудом приподнялся, начал нервно ерзать, словно чесал спину
о камни. Томас смотрел непонимающе, ибо калика вроде бы не трус, уже доказал,
но сейчас явно нервничает, дергается от страха, все-таки не воин, а всего лишь
очень сильный мужчина, которому просто везло...
Вдруг Томас ощутил, как новая волна горячей крови хлынула к
щекам, от стыда замигал, едва не вскрикнул. Позор для благородного рыцаря так
подумать о мужественном паломнике, наверняка тот выбрал плохое место лишь
потому, что сразу решил попытаться перетереть стягивающую его руки веревку!
— Вы все трусы, — проговорил Томас как можно
загадочнее, — у меня все равно осталась возможность вас уничтожить...
Пальцы Коршуна крепче сжались на рукояти сабли, а Петр и
Павел шарахнулись головами так, что искры вспыхнули в ночи, когда кинулись
ощупывать веревки на его ногах.
— Какая возможность? — потребовал Коршун.
— Ты узнаешь, — проговорил Томас медленно, не
сводя с него глаз. Он посмотрел на свои связанные ноги, и все трое наемников
уставились на них. Павел побледнел. Петр отпрянул. Коршун сцепил зубы, с размаха
ударил Томаса по лицу:
— Ну?.. Пугай этих дураков, но я не таков!
— Так ли? — проговорил Томас. Из разбитых губ
побежала кровь, но все трое зато не отрывали глаз от его лица, не видели
отчаянных усилий калики. Тот смотрел угрюмо, отупело, лицо большей частью
находилось в тени, но что-то давало Томасу надежду.
