Калика ерзал вверх-вниз, словно очень глубоко дышал. Вдруг
Томас замер, в страхе закусил губу, ощутив соленую кровь — из-под спины калики
показались темная полоска, поползла вниз! Она была чуть темнее, чем сама скала
и сухая земля, Томас разглядел ее лишь потому, что напряженно всматривался.
Сердце Томаса заныло в страхе и жалости: калика жестоко
изрезал руки о выступ, пытаясь перетереть веревку. Темная лужа ширилась,
растекалась, словно калика перерезал себе важные кровеносные жилы!
На миг Томас подумал, что калика решил погибнуть сам — это
лучше, чем от рук презренных убийц. Но ведь он не благородного происхождения,
язычник и варвар, а те бьются за жизнь до последнего вздоха, до последней капли
крови, да и потом наверняка, когда дьявол тащит их души в ад, они кусаются как
только могут...
— Я знаю, что говорю, — сказал Томас значительно.
Он повысил голос, не давая отвести от него глаза. — Думаете, я ничему не
научился? За всю длинную дорогу от своей северной страны за двумя морями до
знойного Иерусалима? Пока брал штурмом башню Давида, освобождая от неверных?
Когда карабкался на высокие стены Иерусалима?.. А внезапные налеты сарацинской
конницы на быстрых как пустынный самум конях?.. А их наемные ассасины, перед
которыми вы просто слепые котята?
Громким голосом он начал рассказывать случаи из победного
похода Христова воинства, и наемники слушали, не отрывая глаз: профессиональные
убийцы, они однако не покидали своего края, не видели ни жарких стран, ни
северных, не видели даже моря — работы в неспокойное время для убийц больше,
чем для землевладельцев или плотников.
Внезапно Павел, самый подозрительный из троих, беспокойно
завозился, сказал дрогнувшим голосом:
— Мне кажется, он болтает не просто так!
Петр беспечно хохотнул:
— Еще бы! Старается не думать, что его ждет.
— Нет, у него что-то созревает в котелке...
— Скоро котелок расколется, и ты все увидишь, —
успокоил Петр. — Давай, железнобокий, продолжай!
Томас раскрыл было рот, но в темноте послышался конский
топот. Коршун взял лук и стрелы, Петр и Павел — сабли, все трое вытянули шеи,
глядя через голову Томаса. Наконец Коршун сказал с облегчением:
— Конь хозяина!.. Ну, рыцарь, ждать недолго.
На фоне звездного неба, со странно блестящими в лунном свете
плечами и головой словно посыпан инеем возник всадник. Конь фыркнул, заслышав
других коней, тихонько заржал. Коршун подобострастно бросился навстречу, помог
Горвелю сойти с коня. Следом появился на низком лохматом коне еще всадник:
Стельма, как понял Томас.
Горвель быстро доковылял до места, где сидел связанный
Томас, одним коротким взглядом сквозь узкую прорезь наградил неподвижного
калику, что сидел в забытьи, уронив голову на залитую кровью грудь, тут же
повернулся к блестящему рыцарю:
— Все на месте?.. Я несся как джин! Вдруг стало
страшно, что какая-то пакость вмешается, все испортит. Это сам дьявол, а не
рыцарь!
— Мы справлялись и с дьяволами, — заверил Коршун.
Горвель, прихрамывая, остановился перед Томасом. Сквозь
прорезь единственный глаз блистал как льдинка в лунном свете, а вместо другого
глаза Томас отчетливо видел красную впадину, похожую на адскую печь, в которой
суждено вечно гореть этому человеку. Томас ответил прямым взглядом, в котором
была незапятнанная рыцарская гордость, высокомерие и благородная надменность.
Горвель произнес медленно, все еще часто дыша после стремительной скачки:
— Что скажешь теперь, сэр Томас?
— Что я поеду дальше, а ты останешься, — ответил
Томас голосом высокорожденного, как говорил бы с конюхом.
Горвель отшатнулся, рука ухватилась за меч. Он подозрительно
оглянулся на Коршуна и его компаньонов. Коршун протестующе выставил ладони:
— Все в порядке! Рыцари все твердолобые. Его можно
образумить, только вогнав копье в сердце. Или расплескав мозги боевым топором.
Горвель сказал глухим голосом:
— Тогда образумим!.. Или расплескаем?
Он вытащил меч, уже не рыцарский, как заметил Томас, а
короткий, легкий — прежний тяжелый меч уже не удержал бы в искалеченной руке.
Томас смотрел не мигая в нависшую над ним стальную маску. Чувство жалости к
получеловеку испарилось. Взгляд его синих глаз, сейчас темных при свете луны,
был прям и чист как всегда.
Голос Горвеля забился в железной коробке шлема, похожий на
страшную летучую мышь, что ищет выхода, метаясь от стенки к стенке, царапая
железо острыми коготками.
— Ты герой штурма башни Давида, ты освобождал Гроб
Господень!.. Знаешь, как молиться, должен знать. Я, правда, никогда не слышал
от тебя ничего, кроме имени Пречистой Девы да ругани с церковными словцами. Но
сейчас хочу услышать настоящую молитву!
— Настоящая молитва ввергнет тебя в ад еще
глубже, — ответил Томас. — Не страшит кара Господня?
— Нам всем гореть в аду, — отрезал Горвель. —
Я там буду не один.
Томас видел, как в темноте на теле калики внезапно ослабела
веревка. Натянута была так туго, что лопнула со страшным треском, хлопком,
словно ударил пастушеский кнут. Все должны были развернуться, броситься с
саблями — сердце Томаса облило кровью, — однако все пятеро, включая и
подошедшего Стельму, напряженно всматривались в яростное лицо Томаса — он
понял, что остальные слышат из посторонних шумов только неумолчный рев близкого
водопада да тяжелое дыхание Горвеля.
— Добавлю, — проревел голос Горвеля в стальной
башне шлема, — что проживешь ровно столько, сколько продлится твоя
молитва!.. Но только молись громко, чтобы мы разобрали каждое слово.
Калика за их спинами медленно выдвинул из-за спины руки с
обрывками веревок, на землю капала темная кровь. Лицо калики было перекошено
страданием, вместо глаз зияли темные провалы.
— Ну? — Потребовал Горвель люто. Он чуть нажал на
рукоять меча, острие пропороло кожу на горле. Томас ощутил, как побежала
тоненькая горячая струйка. Странно, даже обрадовался, ощутил облегчение: не
только калика теряет кровь!
Коршун сказал досадливо:
— Это ж рыцарь! Гордый. Станет молиться, как же!
— Почему не станет? — заверил Горвель. — Еще
как станет! Только подозреваю, что он, хоть и клянется на каждом шагу именем
Пречистой, ни одной молитвы не знает.
Павел нерешительно придвинулся ближе, не спуская глаз с
темной полоски крови на горле рыцаря, предположил:
— Молиться для него сейчас, все равно, что молить о
пощаде. Эти франки даже богу молятся лишь потому, что ихнего Бога на самом деле
нет, они его никогда не видели!
За их спинами калика наклонился, одеревенелыми пальцами
развязал тугие узлы на ногах. Медленно поднялся, покачнулся на застывших ногах.
Горвель и Коршун не отрывали глаз от горла бледного рыцаря. Горвель наконец
отнял меч, крепче стиснул рукоять, голос в железной темнице прозвучал с диким
бешенством:
