— Редкий мох... В мире почти повывелся, а тут уцелел. В
наших лесах его зовут одолень-травой. Я умру скоро, сэр Томас. Но сперва успею
освободить тебя.
— Как? — воскликнул Томас неверяще.
— Одолень-трава дает силы... Потом человек мрет как
муха в мороз...
— Яд?
— В каждом человеке есть силы про запас... как у хомяка
в норках... Одолень-трава высвобождает их все разом. Человек потому и мрет, что
больше сил не остается...
Он поднес ко рту белые волоконца, самые крупные из которых
были похожи на безглазых червей, что живут в глубоких пещерах, куда не
проникает божий свет. Томас перехватил руку, выдрал гадостные волоконца из
ладони, бросил себе в рот. Перекосило от гадливости, начал жевать, небо и язык
тут же обожгло, во рту стало горячо, будто проглотил раскаленную подкову.
Желудок задергался, торопливо покарабкался вверх по горлу. Томас осилил
тошноту, глотнул, огненный ком провалился по гортани, сшиб карабкающийся по
стенкам желудок, и уже горящей лавиной вместе обрушились вниз. В животе
ойкнуло, заворочалось, запрыгало.
— Помрем вместе! — заявил он непреклонно.
Калика прошептал, опустив тяжелые набрякшие веки:
— Не дури... Как же Святой Грааль?.. Крижина?
Томас зажмурился, ненавидя себя за все, что обрушилось из-за
него на друга:
— Но не бесчестье ли оставить тебя на погибель?.. Еще
большее бесчестье спастись за твой счет.
— Но Крижина?
— Не хочу, чтобы она стала женой бесчестного человека.
— А Святой Грааль?
— Его еще рыцари Круглого Стола искали... Находили,
снова теряли!.. Теперь понимаю, что Семеро Тайных уже тогда препятствовали...
Но я верю, что даже если я сейчас потерял, то в моей молодой доброй Британии
найдутся отважные рыцари! Святой Грааль все-таки доставят на ее берега.
Калика молча повернулся боком, Томас остатки ни на что не
похожего омерзительного мха разделил строго поровну:
— Жуй. Помрем как мужчины.
Незаметно перестали ныть растертые кандалами ноги. На
запястьях, где сочилась сукровица, взялась сухая шелестящая корка. Он перевел
остолбенелый взгляд на калику, лишь теперь сообразив, что когда тот пожевал эту
скользкую гадость впервые над водопадом, то все силы ушли на скорейшее
заживление жутких ран. А теперь, гореть от стыда и позора, — сжигает
остатки, пытаясь помочь ему, случайному попутчику. Верный друг, мирный искатель
истины погибнет прежде него, человека войны? Меднолобого, как говорят старики,
хотя лоб его закрыт не медью, а сверкающей сталью...
Он скрипнул зубами, подавленный чувством вины, проговорил
зло:
— Когда этот мох начнет действовать?
— Это древняя одолень-трава...
За стеной сарая послышались тяжелые шаги. Загремел засов,
двери с надрывным скрипом распахнулись. В ярком солнечном свете на пороге
возник приземистый человек в красной рубахе, с выжженным багровым клеймом на
лбу, тяжелыми надбровными дугами. Глаза были как буравчики, он быстро прощупал
ими туго связанных пленников, задержал взгляд на калике, чье лицо покрывала
засохшая корка крови.
— Кто их кормил? — спросил он жутким голосом,
словно говорил из своего живота.
За его спиной задвигались в беспокойстве люди в кожаных
куртках. Голоса их были как у вспуганных птиц:
— Никто!.. Клянемся!.. Да ни за что бы никто!..
— Почему у них слюни?
— Стены грызли с голодухи! Там плесень, мох...
Низколобый шагнул вовнутрь, остановился перед Томасом, пнул
сапогом в лицо. Голова Томаса дернулась от удара, улыбка низколобого стала
шире, он снова поддел пленника подкованным сапогом, где на носке тускло
блестела медная загогулина.
— Вставай, падаль! — взревел он страшно. —
Живая падаль, но как близко к мертвой?.. Сейчас с вами разберутся.
Охотники вошли следом, с трех сторон уперли в Томаса и Олега
короткие сухие копья, где наконечники походили больше на ножи. Калика поднялся,
вышел первым, бросив на Томаса предостерегающий взгляд.
Двор был залит до краев ярким солнцем, но воздух прохладный,
свежий. Через зеленый двор молодая спелая девка несла, красиво изогнувшись,
деревянное ведро. Вода выплескивалась через край, прозрачные капли блестели,
как жемчужины. Искоса взглянула на избитых пленников, туго связанных, одного к
тому же звякающего цепями, рассеянно улыбнулась, показав ровные белые зубы.
За воротами сарая еще двое стражников выставили копья, и так
в плотном кольце, пленников повели через двор во дворец, похожий на сотканную
из белых кружев мечту. На ступенях, широких и рассыпающих солнечные искры, их
встретили еще двое латников, один молча подставил калике ногу, а когда тот
споткнулся, с рыком саданул в спину тупым концом копья. Томас не помня себя от
ярости: калика дважды ранен в спину стрелами и один раз ножом! — ринулся
на стража, ухватил связанными руками за грудь, защемив сильными пальцами вместе
с кольчугой и шкуру, поднял в воздух и страшно швырнул себе под ноги.
Он не услышал удара, в голове грохнуло, вспыхнули молнии, и
он упал вниз лицом, но на губах уже в забытьи проступила улыбка.
Суровый голос над ним настойчиво произнес:
— Сэр Томас... немедленно приди в себя! Иначе умрешь.
Томас, заслышав знакомый голос, с трудом вынырнул из черноты
забытья. Затылок все еще болел от удара: грохнули обухом топора, во рту был
солоноватый привкус.
Под ним приятно холодил избитое тело гладкий мраморный пол.
Они с каликой находились в большом зале, где вместо привычных стен с трех
сторон белели высокие мраморные колонны, удерживающие массивный свод, на
мозаичном потолке летели амуры, козлами прыгали сатиры в обнимку с наядами,
вакханками и прочими нечестивыми персонажами эллинского язычества. Закрывая
свод, над Томасом нависло озабоченное лицо калики — темные круги под глазами,
кровь на щеке. За его спиной ярко светило солнце, лицо калики казалось совсем
темным.
В трех шагах на высоком резном стуле, похожем на трон, сидел
краснобородый человек в богатой одежде. Глаза на одутловатом лице были
жестокие, холодные. Возле него застыли, выпучив глаза, два коренастых стража с
боевыми топорами. Еще двое стражей нетерпеливо топтались возле калики, железные
острия угрожающе касались его ребер. Низколобый надсмотрщик и трое охотников
держались возле колонн.
Томас шевельнул руками — железные цепи держали цепко. Калика
стоял с отведенными назад плечами, пытаясь облегчить боль в скрученных за
спиной руках.
— Если не приходит в себя, — донесся новый голос,
властный и нетерпеливый, — то бросьте псам!.. А ты ответствуй, почему он в
железе, а ты нет?
Двое стражей ухватили Томаса за руки, потащили через зал.
Уже вблизи ступеней солнце вынырнуло из-за края свода, брызнуло ему в глаза.
Томас зажмурился, наощупь перехватил стражей за руки, дернул на себя. Оба с
воплями повалились, Томас с наслаждением сдавил им шеи, тяжело поднялся на
ноги. Стражи остались в нелепых позах, головы их вывернулись странно.
