Калика спрыгнул к Томасу:
— Все! Погуляли в холодочке, теперь айда на солнышко.
— Я разве хочу остаться?
— Так чего расселся? Пошли. Обереги нашлись, боги еще
есть на белом свете!
— Язычник, — пробормотал Томас. — Бог един,
все другие — демоны. Пречистая в своей непонятной милости еще не прихлопнула
тебя как муху, ибо надеется, что ты еще обратишься в истинную веру. Но ты хоть
знаешь, куда идти?
— Конечно, — удивился калика. — Это же так
просто!
— Тогда знаю, зачем сохранила тебе пока что жизнь.
Веди, подземник.
Когда из пещеры с сокровищами пролезли через низкий темный
ход — в иных местах приходилось двигаться на четвереньках, — Томас молился
Святой Деве, чувствовал, как давит на плечи каменная гора. Камни потрескивали,
смещаясь под страшной тяжестью, кое-где сыпалась земля, мелкие камешки.
Томас при первой же возможности разогнул усталую спину, от
неожиданности остановился. Впереди высился исполинский лес странных
полупрозрачных деревьев. Стволы в три-четыре обхвата, высотой всего в
три-четыре роста, вместо ветвей вздуваются наросты, листьев
нет вовсе. Внутри странных деревьев медленно двигаются темные струи,
расслаиваются, закручиваются хвостатыми кольцами.
Между странными деревьями неторопливо бродили такие же
странные муравьи: полупрозрачные, медлительные, с просвечивающимися
внутренностями. Маленькие острые челюсти, тускло блестели, муравьи надсекали
ими стволы, из надрезов выступал белесый шар тягучего сока, муравей припадал,
выпивал без остатка, медленно уходил, волоча по земле раздутое брюшко.
Между призрачными деревьями иногда прошмыгивали невиданные
животные, настолько чудовищные, что у бедного Томаса волосы встали дыбом от
неразрешимого вопроса: неужто сам Бог создал эту мерзость? Если бы Дьявол —
понятно, но ведь Всемогущий все творил сам, дьяволу вроде бы не давал воли...
— Не отставай, — процедил Олег сквозь зубы, —
застреваешь, как на ярмарке!
— Чудища...
— Это домашнее зверье.
— Домашнее?
— Ну, комнатное. Пещерно-комнатное! Сами боги могли
позабыть, для чего муравьи вывели себе таких зверюшек. Да и муравьи могли
забыть. Для забавы ли, для работы или для охоты?
Томас вмазывался в стену, пропуская омерзительных зверей
мимо, подпрыгивал, если какое прошмыгивало между ног, а у крупняков с отчаянием
сам прошмыгивал между лап, с грохотом бросаясь на брюхо, звеня доспехами и
плотно зажмуриваясь.
Томас нырнул вслед за каликой в темный ход, пошел, где
пригибаясь, где опускаясь на четвереньки. Ход поднимался круто, иной раз
приходилось карабкаться почти по отвесной стене. Воздух постепенно теплел,
сырость уходила. Томас разогрелся, взмок, наконец выдохнул со злостью:
— Что идем наверх, чую! Но ты уверен, что выход там
есть? Муравьи что-то совсем перестали попадаться!
— Разве обязательно возвращаться именно в то же место?
Томас хотел сказать, что, конечно же, необязательно, главное
— выбраться наверх, а там хоть в лесу, хоть в жаркой пустыне, хоть посреди
кочевья страшных кровожадных печенегов, но в голосе калики почудилась издевка.
Он помедлил, и перед глазами возникла горка золотых самородков, которые оставил
в сотне шагов от входа в муравьиную нору!
— Ладно, — ответил он с усилием, — где
выйдем, там выйдем. Лишь бы солнце!
Олег сказал задумчиво:
— Тогда придется задержаться... Сейчас наверху еще
ночь.
— Сэр калика!
— Иду-иду, — ответил Олег, слыша опасные нотки в
голосе измученного рыцаря. — Звезды тоже для кого-то солнце.
Олег протянул руку, пытаясь помочь Томасу карабкаться:
тяжелая броня — не легкая рубашка, но рыцарь с негодованием отстранился, лишь
спросил сипло:
— А скоро выход?
— Скоро, — успокоил Олег торопливо. — Так
говорят обереги.
— Так говорил Учитель, — пробормотал Томас себе
под нос.
— Что-что? — переспросил Олег удивленно.
— Так часто говорил мой наставник... — объяснил
Томас. — Когда я учил обязательный для рыцаря квадривиум. Бывал ли Христос
у этих муравьев?.. В святой книге ничего не сказано, но ведь Христос удалялся
на сорок дней в безлюдную пустыню, где его искушал Сатана? Теперь я знаю, чем
искушал...
Светящаяся облицовка стен давно кончилась, они пробирались в
полной темноте. Когда Томас задевал головой или плечами стены, а задевал
постоянно, сыпалась земля, камешки, однажды хлынула грязная вода, вымочила с
головы до ног.
— Не могли укрепить стены! — ругался Томас. —
А еще муравьи! Хоть и геродотовы. Трудолюбивые, старательные... Хорошие хозяева
давно бы сделали.
— Мы давно вышли за их муравейник, — успокоил
Олег.
— Зачем?
— Томас, ты вынослив, как боевой конь, но тебя пришлось
бы тащить на себе. А мне холка дорога.
— Здесь ближе?
— Полверсты.
— С гаком?
— Ну... с крохотным.
— Тогда мили две, — решил Томас. Он шарахнулся в
темноте так, что зазвенели доспехи и затряслась скала, а за их спинами
прогремел обвал, сказал нехотя: — Ладно, пошли по прямой. Как ворона летит!
Калика каким-то образом ориентировался, постоянно подавал
голос, предупреждая о ямах, выступах. Иногда в темноте хватал Томаса, всякий
раз пугая до вопля, втаскивал в узкую, как мышиная норка, щель, которую Томас
ни за что не отыскал бы, а бился бы здесь остаток жизни, как козел о ясли.
— Скоро? — спрашивал Томас в который раз. Руки
калики теперь не отпускали, и Томас не находил сил, чтобы отпихнуться.
Когда впереди забрезжил свет, Томас сперва решил, что
чудится: уже давно перед глазами плавали светлые пятна, но калика тащил,
понукал, ругался, и Томас из последних сил карабкался, хватался за камни,
подтягивал тяжелое тело, упирался ногами, снова слепо шарил растопыренными
пальцами.
Он вывалился на поверхность, упал на спину, глядя
вытаращенными глазами в небо, такое яркое от звезд и щербатой луны. Рядом
хрипло дышал калика. Томас услышал прерывающийся голос:
— Никогда бы не поверил... до чего гордость доводит...
Сэр Томас... ты герой! Рыцари Круглого стола тебе в подметки...
— Сэр калика, — протестующе шепнул Томас, но
чувствовал себя польщенным.
Справа и слева росли кусты, впереди гребень закрывал вид, но
Томас видел голую главу высокой горы. В ту сторону пронеслась бесшумная тень
ночной птицы, совы или филина. В темноте пискнуло, снова стихло.
Возле Томаса нерешительно засюрчал кузнечик, Томас повернул
голову: крохотный зеленый певун сидел на травинке в футе от лица — толстенький,
с надутым брюшком, косился на огромное чудовище настороженно, но упорно водил
зазубренной лапкой по краю жесткого крыла.
