Дракон растопырил крылья, парил довольно, на улетающего
лебедя лишь повел глазом. Так лев не обращает внимания на глупых коз, что
буквально наступают на царя зверей, когда он дремлет после обильного ужина.
Томас прикинул общий вес стаи, дракон явно переел в охотничьем азарте, даже
задышал тяжело, теперь не надо кормить хотя бы час...
Он перевел дыхание, впервые решился оторвать взгляд от
страшной рогатой морды. По бокам летящего дракона проскальзывали плотные
облака, иногда крылатый зверь поднимался выше, Томас потрясенно рассматривал
внизу белое поле, похожее на снежное. Обожравшийся дракон забывал махать
крыльями, медленно снижался, по бокам возникали поднимающиеся снизу клочья
тумана. Иной раз настолько плотного, что крылья скрывались полностью.
Оглянувшись, Томас однажды не узрел хвоста. Туман скрыл даже опасно близкую
голову: Томас торопливо вытащил кус мяса и держал в протянутой руке. Если и
цапнет, то откусит пальцы, но не сожрет всего...
Дракон провалился из облаков, внизу проплывали долины,
редкие леса, серебристыми змейками вилюжились реки. Томас смутно удивлялся, что
Создатель так причудливо расставил горы и долины, провел реки, подумал
озабоченно, что скоро переведутся добротные карты, ибо драконы исчезают, не
давая потомства, а как иначе составить точную карту, если не с загривка
дракона?
Иногда дракон совсем забывал махать крыльями. Земля
приближалась, Томас переползал на шею, втыкал кинжал. Дракон вздрагивал, словно
просыпаясь, панически хлопал кожистыми парусами, словно перелетающая с забора
на забор курица.
Земля стремительно удалялась, Томаса распластывало. Уже не
трясся, в пораженной ужасом душе проклюнулись зернышки восторга. Христианин, он
оказался в языческом мире, который еще предстоит очищать огнем и мечом от
ведьм, магии, драконов, домовых, троллей... Так и сейчас рогатая нечисть
вот-вот хряпнется в небесную твердь, расплющит воина Христова, оставив на
небосводе лишь мокрое место. Томас опасливо посматривал наверх, страшась
зацепиться за небесные гвозди, которыми прибита твердь — серебряные шляпки
гвоздей видны только ночью...
Совсем расхрабрившись, он рискнул оторвать руку от
выступающего перед ним костяного валика, бережно погладил мешочек у пояса с
выступающим боком драгоценной чаши. С нами Бог и кровь Христова! Даже если
дракон сотворение дьявола, то сейчас служит добру. Высшая сила Христа в том,
что не всегда обязательно убивать врага, все священники это твердят. Заставить
служить себе — высшая доблесть воина крестоносного войска за освобождение Гроба
Христова. Но ежели сарацина убивать не обязательно, то дракона тем более —
зверь не человек, он всегда невинен, даже самый лютый не ведает, что творит,
даже акулы невинны, их такими сотворил Господь...
Томас сложил пальцы щепоткой, намереваясь украдкой
перекрестить спину, на которой сидел, вдруг заколебался. А если творение
дьявола вспыхнет адским пламенем и рухнет как факел? Ангелы могут и не подхватить
верного воина Христова: заняты или не заметят, у Пречистой Девы на руках малый
ребенок, так что шмякнется с высоты в одну-две мили, а чаша опять закатится
куда-нибудь.
Он торопливо развязал узлы, вытаскивать чашу не стал — сунул
руку в мешочек. По кончикам пальцев пробежала щекотная дрожь. Выпуклый бок
словно узнал, потеплел от прикосновения защитника, верного рыцаря.
Томас вздохнул, завязал веревку туже, нахохлился и сунул
ладони под мышки. Ветер пробирает до костей, и хотя в доспехах защищен как в собачьей
будке, но в щели дует, у дракона-то шкура толще!
Небо во всю ширь было синее, справа и слева, спереди и
сзади. Далеко слева протянулась вереница гусей, но дракон то ли не заметил, то
ли был сыт. Справа тоже наметилось странное пятнышко, Томас, однако, слишком
продрог, чтобы всматриваться внимательно, но пятнышко приблизилось, рыцарь
разглядел длинный расписанный всеми красками ковер — очень мохнатый. В середке
сидел согнувшись человек в тюрбане, тоже явно замерз: согнулся, зябко кутается
в цветной халат. Ковер, колыхаясь, как толстая мохнатая гусеница, полз почти
тем же курсом, но дракон летел намного быстрее. Томас рассмотрел смуглое
усталоелицо,человекпроводилих завистливо-безнадежным взглядом. У Томаса на миг
возникло желание показать ему конец веревки, как делали грубые моряки, обгоняя
другое судно, но врожденное благородство рыцаря не позволяло грубых жестов, да
и пальцы озябли так, что не свернули бы даже фигу, тем более не удержали бы
веревку.
Человек на ковре летел чересчур низко: несколько ворон,
злобно каркая, погнались за летящим ковром, но человек лишь втянул голову в
плечи и сгорбился еще больше, зябко натягивая халат на уши. Вороны, прогнав
врага со своей земли, отстали, начали ходить кругами, как гордые орлы.
Дракон летел и летел, Томас устал, замерз и проголодался как
волк. Калика уронил голову на грудь, упершись подбородком, висел без движения.
Он оставался бледным, словно мертвец. Томас снова отвернулся со вздохом, уже
привычно то хватаясь за выступы, то распластываясь под тяжестью.
Глава 17
Так они летели до полудня. Калика не приходил в себя, хотя
корчи отпустили. Дважды Томас поправлял дракона: тот, как слепой на один глаз
конь, упорно пытался свернуть и летать по кругу, но Томас следил за солнцем,
благо чаще всего летели выше облаков. Делал поправку на движения самого солнца,
которое Божьим повелением встает на востоке, тащится через небесную твердь до
запада, где уходит в нору, а за ночь его перетаскивают по всему подземелью
проклятые грешники к земному краю на востоке. За лето устают, осенью волочат
все медленнее, а зимой вовсе двигаются как сонные мухи, так что весной у
Повелителя подземного мира терпение рвется, он швыряет тащильщиков в геенну
огненную, а в упряжку пристегивают свеженьких. Возможно, в новой упряжке будет
сэр Горвель с сарацинами.
Дракон лишь однажды повернул голову, Томас ловко зашвырнул
два куска в пасть, а третий полетел мимо: дракон в этот момент начал
отворачиваться. Томас выругался, провожая сожалеющим взглядом увесистый ломоть.
В желудке тихонько шевельнулось, жалобно квакнуло.
Томас поерзал: вроде бы нелепо обедать, сидя на летящем
драконе, но есть хотелось взаправду, а проклятый дракон чавкает так, что у
Томаса рот наполняется слюной.
Он развязал один мешок, другой, отыскал узел с турьими
печенками. Вытащил одну трепещущую, словно живую, скользкую. Пришлось пальцы
вгатить, кровавя, в самую середку, чтобы не выронить. Зубы сами с хрустом
впились в сочную мякоть, кровь брызнула на руки, но Томас уже вообразил себя в
родном лесу на берегу Дона, когда со свитой верных людей залесуют оленя,
разделают на месте, собакам бросят внутренности, а сами торопливо разделят еще
теплую печень!
Он вздрогнул, едва не выронив кусок: сзади раздался хриплый
голос: — Сам жрет... А дракону?
Калика поднял голову, смотрел вроде бы укоризненно, в глазах
блестели странные искорки. Томас со счастливым воплем бросился к другу, печень
на ходу сунул в щель, между пластинами, чтобы ветром не сдуло, ухватил за туго
связанные плечи:
