Олег покосился с удивлением, в его негромком голосе таилась
насмешка:
— Но кланялись именно твоему Богу? А если кто не
захочет?
Томас стукнул огромным кулаком по горячей земле:
— Принудим. Для того Господь и вдохновил на великий
крестовый поход — заставить язычников принять истинную веру!
Олег подвигался, словно лежал на острых камнях, сказал
вполголоса:
— Да, мир меняется, ничего не скажешь... Раньше просто
грабили. Так и объявляли: идем грабить Царьград. Идем на Персию за зипунами.
Идем на соседа, дабы увести рабов, нагрести добычи, а что не унесем — сжечь...
Теперь походы затеваем, чтобы нести в дальние страны культуру. Конечно, грабим
по-прежнему, но об этом помалкиваем, научились стыдиться... Медленно мелют
жернова культуры, но верно.
Томас сел, чувствуя, что его убеждениям нанесено
оскорбление, спросил с достоинством:
— Ты о чем, сэр калика?
Олег тоже сел, посмотрел на солнце:
— Надо ехать. К вечеру прибудем в село, о котором
говорил. А там расстанемся. Тебе в Британию, мне — на Русь. Впрочем, можешь
отдохнуть еще, а я поеду.
Он поднялся, отряхнулся, оглушительно свистнул. Конь вскинул
голову, нерешительно проломился к нему через кусты. Олег прыгнул в седло, опять
же не касаясь стремян. Конь даже присел под тяжелым телом.
Томас подхватился, вскрикнул:
— А котел?
Олег помахал рукой:
— Возьми, тебе понадобится в пути.
— А тебе?
— Я привык довольствоваться малым.
Он начал поворачивать коня, и Томас закричал торопливо:
— Погоди, сэр калика! Я принимаю твое любезное
предложение доехать до села вместе. Любая дорога короче, если есть спутник.
Лицо калики не выразило радости, похоже предпочел бы
остаться наедине с мыслями о высоком, но Томас поспешно вылил остатки похлебки
на горячие угли, сунул котел в мешок, торопливо напялил доспехи, даже не
застегнув на спине пару важных пряжек.
В седло он влез с натугой, сам не пушинка — сто девяносто
фунтов, шестьдесят фунтов железа, не считая меча, копья и щита, но конь под ним
пошел привычно, тяжело бухая в землю огромными стальными подковами.
Обогнали телеги, нагруженные бедным домашним скарбом. Под
навесом сидели женщины, дети, а мужчины управляли лошадьми — сухими,
тонконогими, словно неистовый зной вытопил из них не только жир, но и мясо.
Огромных франков провожали неприязненными взглядами, но когда Томас грозно
зыркал на них через прорезь шлема, поспешно опускали глаза.
— Сэр калика, — внезапно сказал Томас. — Мы
оба из Иерусалима возвращаемся на север... Могли бы еще не одни сутки ехать
вместе!
Калика покачал головой:
— Я не жалую боевые забавы.
— По крайней мере могли бы ехать вместе еще долго! А
если придется браться за меч, то справлюсь один.
Он прикусил язык, вспомнив, что калика был свидетелем того,
как он «справился»: сам выхаживал, отпаивал травами, перевязывал раны.
— Нет, — ответил калика твердо, и Томас понял, что
ничто не сдвинет калику с его решения. — Я другой. У тебя совсем другая
дорога, как и в жизни. К тому же ты что-то скрываешь... Я чую странность.
Большую странность. И непонятную опасность, что связана с тобой.
— Опасность, — повторил Томас с
недоумением. — Какая опасность... Впрочем, разве жить вообще не опасно?
Тем более рыцарем?
Калика помолчал, затем, видя, что рыцарь в нетерпении
ерзает, ждет ответа, сказал нехотя:
— Другая опасность... Что-то связанное с чашей. Хотя
почему? Не пойму.
Томас прошептал в суеверном ужасе:
— Обереги сказали?
— Они.
Томас перекрестился, поплевал через левое плечо, с опаской
осмотрелся — они двигались через пустое пространство:
— Пресвятая Дева, сохрани и защити!.. Сэр калика, если
ты мог подумать обо мне плохо, то я сам виноват. Дважды спасал, а я не доверю
такую малость?.. Сэр калика, я в самом деле везу не простую чашу!
Он замолчал, но калика ехал неподвижный, рослый,
нахмуренный, смотрел на дорогу перед собой.
— Сэр калика, ты слышал что-либо о... Святом Граале?
Томас задержал дыхание, последние слова почти прошептал, но
ему показалось, что прогремели, как раскаты грома. Калика метнул острый как нож
взгляд, спросил отрывисто:
— Она самая?
— Она, — ответил Томас удивленно. — Ты...
слышал? Язычник?
— Когда ваш бог Христос был распят, — сказал
калика, — один из учеников тайком подставил чашу, собрал драгоценную
кровь... Она? С той поры чаша считается у вас священной — Святой Грааль.
Томас прошептал, опасливо оглянувшись по сторонам:
— Видишь, даже до язычников докатилась слава Святого
Грааля. Многие рыцари отправлялись на поиски: сэр Галахад, сэр Ланселот, сэр
Говен, сэр Парцифаль... Но пришлось совершить крестовый поход, чтобы освободить
от неверных сарацин святой город Иерусалим, Гроб Господень, священные места,
где хаживал наш Господь...
— А как чаша попала к тебе? — прервал калика.
— Был страшный бой, сэр калика. Не скажу, что она сама
попала в мои руки.
— Но есть предание, — бросил калика жестко, его
глаза впились в Томаса, — что чашу может брать лишь чистый душой! А все
другие, мол, заболевают, гибнут в страшных муках...
Томас опустил глаза, на щеках выступил яркий румянец,
растекся по всему лицу, охватил шею, даже уши заполыхали так, что от них можно
было бы зажигать факелы:
— Сэр калика... Возможно, я погибну в страшных муках,
но довезу чашу в благословенную Британию! Пусть благодать падет на головы
племени ангелов, народа, который чтит Христа... и за который я готов отдать
жизнь!
Кони шли рядом, ноги в стременах касались, а люди в поле
провожали всадников встревоженными взглядами. Оба огромные на пустынной дороге,
где ни деревца, ни куста, кони под ними франкские — огромные, тяжелые, с
толстыми ногами, а стальные подковы с хрустом крушат твердь земли. Доспехи
массивного рыцаря блестят, в лучах заходящего солнца он словно залит густой
кровью, а всадник рядом вовсе сгусток ночи — в черном плаще с надвинутым на лоб
капюшоном, мрачный, неподвижный, полы плаща развеваются, как крылья черного
ворона.
Солнце опустилось за край, из воздуха очень медленно начал
уходить зной. Кони приободрились, чуя отдых. Чистое синее небо незаметно
темнело, превращалось в грозное фиолетовое, а бледный серп луны налился
зловещим светом, заменил живое оранжевое солнце — солнцем вампиров, мертвецов и
утопленников.
