— Конечно-конечно, — успокоил Горвель. —
Этого достаточно! Для начала.
Глава 7
Олег вошел в большой зал, остановился на миг, оглушенный
громкими голосами, грубыми шутками, песнями, здравницами. Посреди освещенного
ярко пылающими смоляными факелами зала за двумя широкими столами пировали все
семеро франков, пили, ели, выкрикивали тосты. С ними были и сарацины, принявшие
веру Христа или просто поступившие на службу к отважному воину.
Олег ощутил цепкие ощупывающие взгляды. Красноволосый как
франк, зеленоглазый, широкий в кости и с угрожающе раздутыми мышцами, он в то
же время был подозрительно тщательно вымыт, влажные волосы прилипли ко лбу, он
явно успел вытряхнуть пыль из одежды. Франкские рыцари даже в стране сарацин
оставались верны привычкам Европы: мылись редко, посуду давали вылизывать псам
— те носились по всему залу, дрались за кости, поднимали задние ноги, обливая
ножки столов, особенно стараясь попасть на ноги гостей, Чачар в особенности, чтобы
включить их тоже в число знакомых. Слуги и наемники из сарацин, повинуясь
Корану, за неделю мылись чаще, чем благородные рыцари за год.
Огнебородый Горвель и сэр Томас сидели в деревянных креслах,
похожих на троны. Остальные расположились на широких лавках. Отдельно сидели
напротив хозяина трое: Чачар, рядом с ней — очень красивая высокая породистая
женщина с усталыми глазами, красивый молодой человек с холеным лицом и злым
высокомерным взглядом, а также неизменный в любом христианском замке грузный монах
в черной рясе, подпоясанной простой веревкой.
Горвель поднялся, широким жестом, едва не сбив с ног слугу с
подносом, указал Олегу место рядом с монахом. Тот сделал вид, что подвигается,
но вместо этого лишь подвинул к себе ближе большой кувшин и блюдо с половинкой
жареного кабана.
От монаха несло жареным луком, кислым вином. Олег сел,
раздвинув локтями себе пространство, дотянулся до жареной кабаньей ляжки,
посолил непривычно белой тонкой солью. Слуга поставил перед ним широкий кубок,
Олег не повел и бровью. Вместе с мясом вливалась звериная сила, на этот раз —
присмиревшая, покорная, готовая выполнить любой приказ духа, страшась за
неповиновение быть снова ввергнутой в изнурительный голод, лишения, муки. Вино
и раньше пил редко, сейчас время не пришло вовсе, в зале витает неясная
опасность, голову надо хранить чистой.
Горвель и Томас звучно хлопали друг друга по плечам, пили за
битву в Киликии, за сражение на стенах башни Давида, за победу в Терляндии.
Иерусалим не упоминали, видимо крупные города уже отметили — глаза Горвеля
блестели, он раскраснелся, говорил громко, пробовал реветь походные
песни, — в тостах упоминались городишки, крепости, потом, как понял Олег,
пойдут села, деревни, хутора, колодцы, сараи и курятники. Во всяком случае,
вина натащили столько, что можно было пить за каждый камень в стене храма
Соломона и за каждый гвоздь в двадцати воротах башни Давида.
Молодой человек высокомерно морщился, слушая хохот Горвеля,
время от времени наклонялся к уху рослой красавицы, что-то шептал. Она кивала,
опустив глаза. Лишь однажды Олег перехватил ее взгляд, брошенный на молодого
красавца, ему стало многое понятно, но не встревожило, оставило равнодушным.
Везде свои игры, довольно однообразные, хотя участники считают себя и свои
ситуации неповторимыми. Ощутил даже облегчение, видя знакомые жесты, взгляды —
с этой стороны опасности нет. Монах? Этот заботится о брюхе, только о брюхе. То
ли Горвель держит впроголодь, то ли от жадности теряет рассудок: тащит все, до
чего дотянется, икает, давится, роняет куски мяса, поспешно раздвигает колени,
чтобы успеть перехватить падающий кусок — чисто женский жест; мужчина,
привыкший к штанам, непроизвольно сдвигает...
Олег отпихивал псов, прыгающих через ноги, — на Руси
даже в дома-развалюхи псов не допускают, у каждого распоследнего пса есть
отдельная конура. А здесь не замок, прямо собачник!
Горвель и Томас хохотали, обменивались могучими шлепками.
Доспехи остались в оружейной, теперь дружеское похлопывание звучало как удары
бичом по толстому дереву, когда сгоняют засевшего в ветвях медведя или
вытуривают из дупла диких пчел. Жена Горвеля морщилась, бросала на мужа
неприязненные взгляды. Молодой человек кривился, иронически вскидывал брови. На
молодом лице глаза, как заметил Олег, были очень немолодые. Олег лишь теперь
рассмотрел как следует мелкую сеточку морщин, лопнувшие кровяные жилки в
белках, настороженный взгляд, который бросил на довольного хохочущего Томаса.
Рыцари веселились, наперебой рассказывали о своих ощущениях, когда спина к
спине, когда сарацин сотни, а лестницы обломились, они же на стене Иерусалима,
двое христианских рыцарей супротив нечестивых...
Вино из кубка Горвеля плескалось на стол, рыжебородый хозяин
не замечал, орал, перебивая Томаса, тоже пьяно орущего, уточнял подробности,
хохотал, требовал песен, посылал за менестрелем, тут же забывал, требовал
тащить прямо в зал бочки хиосского: понимаешь, сэр Томас, мимо прут все
купчишки, все караваны, вот за протекцию, да на строительство замка, да за то,
что нашего Христа распяли, паразиты, так и набежало несколько бочек... или
несколько десятков? Впрочем, управитель клянется, что на той неделе перевалило
за сотню... Подвалы глубокие, десятка два невольников переморил, пока выкопали,
обложили камнем...
— Сэр Горвель, — поинтересовался Томас, —
значит, ты сел навечно? В Британию не вернешься?
Горвель оборвал добродушный рев-хохот, посерьезнел, с
размаху осушил кубок, грохнул о стол:
— Душой я — англ! Мне лучше пасти коров на берегах
Дона, моей родной реки в Шеффилде, чем здесь править королевством. Увы, наш
король велел поставить крепость. Нас мало здесь, а сарацин — как песка в
пустыне. Уцелеть можно только в замках. Сарацины крепости брать не умеют. Еще
не умеют.
— Ты быстро выстроил замок!
— Пришлось насыпать холм, — пожаловался
Горвель. — Здесь все ровное, как лысина моего духовника! Вон сидит,
видишь! Камень таскали с того берега реки, что в миле отсюда. Массу народа
перетопил. Но стену поставил за две недели, а сам замок строил уже после.
— Решение стратега, — одобрил Томас. — Ты
видел меня в бою, верно? Король ценит, но не зря дал землю именно тебе,
поставил властелином этого края! А я остался странствующим рыцарем, ибо еще не
гожусь в сеньоры.
Горвель прищурился, спросил внезапно:
— Меняемся?
Томас передернул плечами, словно за шиворот попала сосулька,
ответил непосредственно:
— Ни за какие пряники!
Горвель грохочуще засмеялся, но глаза остались грустными.
Монах торопливо вылил остатки вина в свою кружку, послал слугу за другим
кувшином. Горвель заметил, сказал с наигранным весельем:
— Благодаря караванному пути, у меня собрались вина
хиосские, мазандаранские, лисские, дарковерские, есть даже из Зурбагана. Раз я
назначен сторожевым псом, то лучше им быть на богатом базаре, чем в нищем селе!
